расставляла папки, то есть у пани Иренки. Среди них было также личное дело младшего лейтенанта Теофиля Олькевича, в котором подробно описывалось прохождение им службы в органах.

Теофиль попал в Гражданскую милицию в середине 50-х. Он был обычным патрульным, в обязанности которого входило патрулирование и дежурство в комиссариате Познань-Новый город. Он патрулировал центр города, Старый город и Хвалишево, район с нехорошей репутацией, где он сам родился и вырос. Начальство быстро оценило тот факт, что Олькевич знает в этой части Познани каждый дом, двор и, главное, каждого человека. После курсов по подготовке сержантского состава в школе милиции в г. Пила ему выдали сержантские лычки и определили на должность участкового. Это было золотое время для Теофиля. Хорошо знакомый с местными порядками, а, главное, осознающий свой статус в Хвалишево, он быстро организовал группу информаторов, доносивших ему о каждом важном событии в местной среде. Барыги, мелкие воришки и девушки легкого поведения, все местные, живущие на левые доходы, должны были делиться каждый месяц с участковым Олькевичем. Взамен он гарантировал им неприкосновенность и защиту.

Эта идиллия продолжалась, пока на Олькевича не обратили внимания коллеги из Службы безопасности, сделавшие ему предложение, от которого он не мог отказаться. Они предложили ему перейти к ним, и Теофиль вынужден был согласиться. Однако быстро стало ясно, что Олькевич, прекрасно справлявшийся с обязанностями участкового, для политической работы был непригоден. В его рапортах говорилось лишь о настроениях, но не было никакой конкретной информации. После нескольких лет работы в качестве неэффективного сотрудника его перевели на кабинетную работу. Казалось, за письменным столом он дождется пенсии. Однако в стране было введено военное положение. 13 декабря его, самого ненужного сотрудника, начальник командировал в отдел уголовного розыска Воеводского комиссариата. Он должен был стать связным между уголовным розыском и Службой безопасности, помогать оперативникам в делах, связанных с внутренней безопасностью. Теофиль понятия не имел, что это значит, но охотно согласился, так как до него дошло, что он может вернуться на улицу. В декабрьской неразберихе он быстро смог выхлопотать перевод, и с этого момента младший лейтенант Теофиль Олькевич снова был в своей стихии.

У начальницы отдела кадров был самый большой, заваленный огромной кипой бумаг стол. Олькевич присел рядом и оперся одной рукой о стол, на котором лежали запечатанные в фольгу упаковки колготок, которые женщины традиционно получали в подарок от комиссара по случаю своего праздника. Пани Иренка подошла к нему и подала стакан, наполненный прозрачной, бесцветной жидкостью. Мужчина с благодарностью посмотрел на огромную «официантку» и залпом выпил содержимое стакана.

– Девчата, налейте пану Миреку и Гжесю, – защебетала начальница и тяжело опустилась в кресло по другую сторону стола.

– А майора Мартинковского сегодня не было? – спросил Теофиль и осмотрел кабинет, как будто опасаясь, что его начальник неожиданно выскочит из-за стола. Несмотря на то, что Мартинковский был моложе почти на 20 лет, Олькевич побаивался своего начальника. Хотя они давно перешли на «ты» и вместе выпили не одну бутылку, младший лейтенант чувствовал дистанцию между ними, прежде всего, из-за разницы в звании, а еще какой-то странной, необъяснимой боязни, которая просыпалась где-то глубоко внутри Теофиля, когда Мартинковский появлялся на горизонте.

– Кстати, Теось, – невнятно сказал старший лейтенант Бродяк, по которому было заметно, что алкоголь постепенно начинает действовать на его мозг. – Я должен был тебе сказать, но забыл… – он улыбнулся, глядя на пани Сашу, игриво захлопавшую накрашенными ресницами. – Я должен был тебе сказать, что Фред Мартинковский заходил сюда минуту назад и просил тебе передать: то, что ты там пишешь, может подождать до утра, прокурор позвонил ему, что вынесет решение без материалов дела, а папку с этими бумажками нужно привезти ему завтра утром.

– Прокурор – тоже человек, и ему нужно выпить в женский день, а не заниматься ерундой, – сказал сержант Коваль, выливая в рот остатки сангрии из стакана. Он не пил водку, потому что, объяснил он, едва переступив порог отдела кадров, ему, как водителю, следует быть осторожнее, всякое ведь может случиться.

– Ура, – обрадовался младший лейтенант Олькевич и сильно хлопнул себя по ноге, как будто гора спала с его плеч. – Значит, пани Иренка, я могу принять на вторую ногу.

Сказав это, он протянул в ее сторону руку с пустым стаканом.

13:48

На железнодорожных путях Центрального вокзала в Познани стояло несколько грязных и обшарпанных пассажирских вагонов. С правой стороны тянулось в бесконечность железобетонное ограждение вагоноремонтного завода. За ним видны были угрюмые, поросшие лишайником, с потеками воды серые стены ремонтных мастерских, поглядывающих на поезда пустыми глазницами окон без стекол. На фасаде одного из зданий был лозунг, написанный еще во времена Герека белой краской, а сейчас заметно побледневший, но по-прежнему выделяющийся на сером фоне: «Завтра социалистической родины строится сегодня». На рельсах ближе к вагоноремонтному заводу стояли две желто-синие электрички. Оба поезда вернулись с трассы рано утром, а отправлялись обратно после обеда. Это были типичные рабочие поезда, обслуживавшие пригородные маршруты, развозившие людей, возвращавшихся с работы в Познани. В выходную субботу они превращались в торговые поезда, когда в Познань приезжали люди, уверенные, что в местных магазинах им удастся раздобыть что-нибудь интересное, что невозможно было найти в их населенных пунктах. Считалось, что воеводский центр снабжается лучше, чем провинция. В этом была доля правды. Воеводское торговое предприятие и Всеобщий потребительский кооператив развозили товары по магазинам в соответствии с принятой разнарядкой, так, например, в Шамотулы попадали костюмы, в Мурованую Гослину – мужские ботинки, в Опаленицу – галстуки, а в торговый центр «Альфа» в Познани попадали все товары одновременно. Отсюда убеждение, что в Познани можно все купить. Особенно, когда в праздничные дни, такие как 8 марта, выбрасывали товар, чтобы отметить праздник чем-то менее повседневным. Если сегодня кто-то попал в «Альфу» или «Окронгляк», он мог вернуться домой с женскими сапогами или болгарскими сумочками из искусственной кожи и даже с джинсами предприятия «Одер».

Две пустые электрички ожидали покупателей, после обеда возвращавшихся домой с трофеями. Уборка в вагонах заключалась лишь в том, чтобы выбросить мусор из алюминиевых урн и забрать вещи, оставленные рассеянными пассажирами. Этим занимались уборщицы утренней смены. Сейчас по тропинке между двумя электричками, в сторону международного состава, вечером отправлявшегося из Познани в Берлин, шли четыре женщины. Это был приличный поезд, которым, кроме наших, ездили также иностранные гости. Поэтому уборка в нем была серьезной работой. Следовало пропылесосить все купе, в том числе сиденья, протереть окна и даже вымыть туалеты.

Работы было много, а удовлетворения