повернуться, как что-то тяжелое обрушивается мне на затылок. Чувствую острую боль.

«Поздравляю, Инга, допрыгалась», — последнее, что успеваю подумать, прежде чем меня забирает в свои объятия темнота.

6

— Инга … Инга, — доносится издалека мужской голос, вытягивая меня из черноты.

С трудом разлепляю глаза. Надо мной нависает расплывчатое лицо Федорцова. Моргаю несколько раз: электрический свет режет глаза. Затылок пронзает острая боль. Прикрываю веки и открываю глаза снова. Его лицо обретает более отчетливые черты. Вижу широкие брови — на несколько тонов темнее, чем волосы, — ямочку на подбородке и пробивающуюся щетину. Я впервые имею возможность рассмотреть его так близко. Марк Николаевич обеспокоенно ощупывает взглядом мое лицо. Чувствую теплую ладонь на щеке.

Пытаюсь подняться, но морщусь от боли и снова опускаюсь на пол.

Он облегченно выдыхает, и между бровей исчезает тревожная складка. Из глаз уходит напряжение. Разглядываю желтые крапинки вокруг зрачка. Сердце ухает в груди, во рту пересыхает.

Двигаю ногой и предпринимаю новую попытку подняться — получается с трудом. Федорцов поддерживает меня за спину, страхуя одной рукой между лопаток, а другой перехватывает мою ладонь и тянет на себя, как делают борцы на ринге, помогая сопернику встать.

Принимаю вертикальное положение и упираюсь взглядом в ряд пуговиц на белой рубашке.

— Вы что здесь делаете? — спрашиваю хрипло.

— Решил последовать интуиции. Она меня еще ни разу не подводила. И, как видишь, не ошибся. — Он все еще держит мою руку. — Не жилось тебе спокойно?

Прислушиваюсь к своим ощущениям. Легкое головокружение, но меня не тошнит. Буду надеяться, что сотрясения нет. Трогаю затылок — цел. Крови на пальцах нет. Сквозь пустоту в сознании пробивается мысль, что адрес ему по-хорошему не должен быть известен. Собираюсь задать вопрос, но Федорцов опережает меня:

— Адрес у следователя на столе увидел во время допроса, а на память я не жалуюсь. У тебя на лице все написано.

Освобождаю ладонь.

— Что произошло?

— По башке меня огрели. Не спрашивайте кто, не представились. — Указываю на белый пакет, так и валяющийся возле двери. — Уберите в холодильник, пожалуйста.

Иду в ванную и застываю на пороге. Она перевернута. Из корзины вытряхнуто грязное белье, навесной шкафчик перерыт, стиральная машина сдвинута с места.

Меня ведет в сторону. Упираюсь руками в раковину, затем низко наклоняюсь и умываюсь, чередуя холодную и горячую воду. Поднимаю с пола полотенце и вытираю лицо. Мне становится немного легче. Смотрю в зеркало. Как бы я ни храбрилась, лицо бледное и испуганное.

Снимаю куртку и бросаю на комод в прихожей. Занятая ноющей болью в затылке и внезапным появлением Федорцова, я не сразу заметила, что ящики комода выдвинуты и тоже вывернуты наизнанку. Прохожусь по квартире и понимаю, что здесь упорно что-то искали. Не церемонились: вещи из шкафов вывалены на пол, тумбочка отодвинута от стены. Досталось и большому плюшевому медведю — подарку Кости на мое восемнадцатилетие. Потапыча садистски вспороли и вытрясли синтепон.

Какого черта происходит? Что можно здесь искать? Все Настины сбережения — в банке. У меня нет дорогой техники, ювелирные украшения я не ношу. Студентка-заочница на фрилансе зарабатывает немного. Да и сама квартира буквально кричит, что денег у жильцов особо нет.

Что-то подсказывает мне, что это не вор, а значит, — я на верном пути.

Вероятно, если я пойму, что именно искали в нашей квартире, то узнаю, куда пропала моя сестра.

Нахожу Марка Николаевича на кухне. Он занял большую часть пространства узкой комнаты. Пиджак определил на спинку стула, закатал рукава рубашки и поставил чайник. Приваливаюсь к дверному косяку и наблюдаю, как он роется в шкафчиках. Глядя на его часы и дорогую стрижку, я начинаю невольно стыдиться газовой плитки, скрипучих полов и чугунной сковороды в раковине.

— Кофе нормального нет? — Недовольно смотрит на меня, как будто я сама пригласила его домой, пообещав самый лучший сорт.

— Только растворимый. Чай есть из чайной лавки. — Сажусь за стол и тру лицо, надеясь унять ноющую боль в затылке.

Его присутствие, как ни странно, успокаивает и дарит иллюзию безопасности. Наблюдаю, как языки пламени лижут дно пузатого чайника.

— Банки с крупами целы — искали что-то крупнее того, что в них поместится. — Споласкивает заварочный чайник и засыпает заварку.

Двигается спокойно и сосредоточенно, периодически посматривая на меня.

— Прекратите на меня зыркать. — Я прислоняюсь затылком к стене. — Моя черепушка цела. Я в порядке.

— А квартира перерыта. Вызовешь полицию?

— Нет. Будут топтаться здесь полночи, и все равно ничего не найдут. Плавали, знаем.

Он заваривает чай и ставит передо мной Настину кружку с сердечком. Садится напротив. Видно, что размышляет. Хмурится, как будто не знает, что со мной делать. Мои предположения подтверждает его вопрос:

— Тебе есть у кого переночевать?

Не хочу стеснять Аню с Робертом. У Костика и без меня сейчас проблем хватает. Если бы меня хотели убить, — я бы здесь не сидела.

Федорцов снимает чайник с плиты и разливает кипяток по кружкам.

— Нет, мне негде переночевать. Я останусь у себя дома. Нападавший убедился, что брать здесь нечего.

— Или нашел, что искал. — Он задумчиво барабанит пальцами по столу. — Хорошо, пей чай и поехали. Переночуешь у меня. Так будет лучше. И врачу неплохо бы показаться.

— Не-не, Марк Николаевич, — нервно хихикаю, — я еще со старых — добрых времен сыта вашим гостеприимством. — Изображаю пальцами кавычки.

Он вскидывает бровь — так же высокомерно, как его мать.

— Вы меня терпеть не можете, — поясняю очевидное.

Здесь я на своей территории, а он — случайный визитер. Но не хочу у него дома контролировать каждое свое действие, чтобы не нарваться на очередную порцию презрения.

— Это неправда. Просто тебе всегда хотелось так думать, чтобы оправдать свою невоспитанность и эгоизм, — говорит спокойно, глядя мне в глаза.

— Спасибо. — Его слова задевают.

— Пожалуйста. Скажешь, все не так? Но ведь это ты пришла ко мне — сначала в офис, а потом в галерею — и начала кусаться.

— И как это связано с эгоизмом? — Складываю руки на груди.

— Напрямую. Ты с подросткового возраста считаешь себя в праве решать, кто достоин твоей сестры, а кто — нет. Откуда ты знаешь, что для нее было бы лучше? Ты всегда находилась в слиянии с ней, и теперь тебе в разы больнее, потому что, потеряв её, — ты утратила часть себя.

Нытье в затылке резко усиливается. Не понимаю, почему мне так больно это слышать. Ведь это всего лишь его мнение.

— Марк Николаевич. Спасибо за помощь, но вам пора. Я хочу спать. Завтра тяжелый