* * *

— У меня это все никак не идет из головы, — сказал Евгений, выскальзывая на смятой кровати из объятий Глеба.

— Что? — сонно пробормотал Глеб.

Евгений сел на кровати, пытаясь в темноте найти, куда забросил свои вещи.

— Я не понимаю такой страсти. Это как же надо хотеть кого-то, чтобы убить!

— Может, это не из-за страсти.

— А из-за чего? Все убийства — из-за страсти.

— Ты романтик, Женя. Просто кто-то ненавидит женщин, как мы.

— Я не ненавижу женщин. Просто с ними все не так. Я их не чувствую.

— А я ненавижу. И больше всех — твою жену. Так бы и убил ее.

— Перестань! — хохотнул Евгений. — Она хорошая.

— Лучше, чем я? — Глеб подполз к Евгению и положил ему голову на колени.

— Нет, что ты, нет никого лучше тебя, — мягко сказал Евгений и погладил юношу по голове.

— Почему тогда не уйдешь от нее?

— А на кого я ее оставлю? Она же не работает. И мы все равно не сможем встречаться открыто. Она нужна тебе так же, как и мне. Она как омела, под которой мы целуемся, — прикрывает нас.

— Гребаный Приют, — сказал Глеб. — Гребаный Пейл Арсин.

— Думаешь, это он убил Лилию?

— Не знаю, вряд ли. Но он — тот еще кобель. Как и этот ваш Василь. Меня бесит, что он подкатывает к моей мамке. Ей вроде нравится, но представь, каково мне будет, если у меня появится новый белый папочка? Может, она прямо сейчас с ним. Не хочу об этом думать. А еще он зазнайка, и это тоже меня бесит. Он смотрит на меня, как на говно. Однажды он со мной повел разговор о том, что понимает, каково это — быть не таким, как все! Да пошел он в жопу! Я, может, и педик, зато не урод. Кто знает, что там у него, в его белой башке. Да какая разница! Чем больше женщин умрет, тем лучше. И еще бы женушку твою кто прихватил.

— Не говори так, прошу. И ведь твоя мама — тоже женщина.

— Мама — это другое. Но если она умрет, я не расстроюсь. Лишь бы ты был рядом и утешил меня.

Евгений чмокнул Глеба в лоб.

— В тебе кричит юношеский максимализм. За это я тебя и люблю.

— А когда я стану старым, разлюбишь?

— Не говори глупостей.

Евгений поцеловал Глеба. Домой он вернулся позже, чем рассчитывал.

Зачем человеку нужна компания? Почему в одиночестве он тоскует и бросается на стены, как бешеная собака? Почему старается заглушить тишину фальшивым пением, бессмысленными фразами, обрывками мыслей?

Потому что окружающий мир — это враждебная среда, темный коридор в неизвестном доме, где нет дверей и всюду только дверные проемы, провалы в пустоту в сырых стенах. Скрипучий пол выдает тебя с головой и оповещает того, кто ждет тебя в темноте. Вокруг сыро и пахнет мокрым деревом. Воздух затхлый. Думаешь о погребе, червях и гроздьях грибов. Грибы — болезненно-яркие и растут из одной точки, больше похожие на волосы, тянущиеся из бородавки. Живот сводит и тебя тянет по малой нужде.

Вдвоем брести в неизвестность гораздо легче, можно что-то шепнуть и надеяться на ответ. И даже если неведомое чудовище бросится на тебя из темноты, есть шанс, что вместе вы сможете его одолеть. Но я знаю: ты пытаешься убедить себя в этом. И ты знаешь об этом. Под поверхностным слоем долга — тонким, как запястье школьницы, тонким, как бледная кожа старой девы, — щедрая жировая прослойка эгоизма. Кто-то другой нужен тебе не для того, чтобы разделить с ним твой страх, не для совместной охоты или дружного бегства. Нет, он нужен тебе для чего-то совсем другого!

Другой нужен тебе, чтобы им прикрыться.

Ты надеешься, что сможешь откупиться им, выторговать себе жизнь ценой его жизни.

* * *

Пейл Арсин сидел на скамье в маленькой камере, которая пустовала в участке городового уже много-много лет. Наверное, не все жители Приюта знали, что такая камера вообще есть. Приют, маленький городишко на краю света, где все друг друга знают, никогда не сталкивался с серьезными преступлениями. Иной раз кто-то затевал драку по пьяни или из-за любви (причины можно не разводить, если признать любовь опьянением), но серьезными правонарушениями это не назовешь. Когда-то давно, правда, говорят, на садовника Ефима нашло затмение, и он погнался с серпом за своим братом. Ту историю уже никто толком и не помнит. Ефиму недавно перевалило за сто, а брат его давным-давно умер. Теперь в городе происходило что-то исключительное, чего никогда не бывало, и это требовало принципиального иного подхода, а какого — Руслан не знал. Он смекнул, что самое правильное — изолировать Пейла. Не для того, чтобы ограничить его свободу, — а чтобы оградить его от возможных новых покушений. Поэтому он привел Пейла в камеру, которую до этого использовал как кладовку. Пейл не стал сопротивляться и сидел теперь там, среди смешного хлама: старых удочек, каких-то ящиков и потертых сапог.

Руслан никак не ожидал, что староста попытается убить Пейла. С тех пор, как Григорий рассказал ему о смерти дочери, городовой будто погрузился в полусон и плыл по кошмару, как лист по реке, сам не зная, куда этот кошмар его выведет. Старосту отвезли домой, но Руслан решил туда не ехать, чтобы не встречаться с Анастасией. Он не хотел наблюдать ужасные сцены и не нашел ничего лучше, как под предлогом ареста Пейла высадиться вместе с ним около участка и спрятаться там. По идее, он должен был ехать на место убийства, но городовой решительно не понимал, чем может быть там полезен. Умерла значит умерла — и все такое прочее. Тем более, на месте этот выскочка Анатоль. Он-то уже точно все разглядел и запомнил. Достаточно будет его пересказа. Надо просто подождать, и все решится само собой. Пейл — вот его забота. Главный подозреваемый. Вдруг кто-то устроит еще одно нападение на чужака? Ведь не зря говорят, что все полетело коту под хвост, когда он здесь появился. Второй год урожая нет… А теперь еще и убийство!

— Ну и что мне с тобой делать, голубчик? — вздохнул Руслан после долгого молчания. Он сел на край стола, и угол впился ему в зад.

— Отпустить, — Пейл улыбнулся, демонстрируя свои знаменитые ямочки на щеках. Разделенный на полоски решеткой камеры, он выглядел еще внушительнее — будто выше ростом.

— А если сейчас Анатоль и компания принесут клок белых волос с тела убитой?

Пейл пожал плечами:

— Не принесут, я же никого не убивал.

— Любой убийца так бы сказал.

— Это правда, — кивнул Пейл. — Послушай, Руслан, я вот о чем думаю. Раз мы с тобой здесь сидим и, видимо, просидим еще долго… — Пейл сложил пальцы в замок и похрустел суставами. — Тебе никогда не приходила в голову мысль, что мое появление здесь развязало вам руки?

— В каком этом смысле?

— Ну, вы жили тут — тихо, мирно, никого не трогали. Все друг друга знают, все — как на ладони. Вы жили, а в вас прорастали зернышки маленьких обид. Тот не так посмотрел, эта не так сказала. Обиды росли и выросли в уродливые деревья. Такие жуткие, какие представляешь, когда читаешь сказки в детстве: с большими корнями и кривыми ветками.