От этих слов мать зашлась в истерике. Я слышал, как она отпрянула от двери и вышла из комнаты. Ее рыдания становились все громче. Они были слышны даже из моего логова. Я открыл дверцу шкафа — в глаза ударил яркий свет из окна — и пошел на звуки плача. Мама лежала лицом вниз на своей кровати.

— Я соврал, когда сказал, что ненавижу тебя.

Рыдания не утихали.

— Я просто хотел почитать твою книгу.

Она продолжала плакать.

— Я опять пойду в библиотеку.

Плач внезапно прекратился. Она села на кровати.

— Ты хочешь сбежать? — спросила она.

— Как мальчик в твоей книге?

— Это выдумка.

— Я не хочу сбегать, — солгал я. — Я просто хочу сходить в библиотеку.

— Ты обещаешь, что вернешься домой?

Я кивнул.

— Будь осторожен на улице.

Когда я выходил из комнаты, мать сказала мне вслед:

— Писатели очень ревностно оберегают свой труд. Поэтому я так разозлилась…

Она не договорила.

И я ушел.

Спустя много лет, на нашем третьем свидании, помню, я рассказал эту историю Джен.

— Так твоя мать все-таки дописала книгу? — спросила она.

— Больше я никогда не видел ее за машинкой. Но, возможно, она работала, пока я был в школе.

— А что, если рукопись спрятана где-нибудь на чердаке?

— Я ничего не нашел, когда отец попросил меня разобрать вещи матери после ее смерти.

— Ее убил рак легких?

— Да, ей было всего сорок шесть. Мать и отец всю жизнь ругались и всю жизнь курили. Причина и следствие.

— Но твой отец, слава богу, жив?

— Да, со времени маминой смерти у отца уже пятая подружка, и он по-прежнему смолит по пачке в день.

— А ты так и не избавился от привычки сбегать.

— Вот тебе еще причина и следствие.

— Наверное, в твоей жизни просто не было никого, кто мог бы удержать тебя на месте, — сказала Джен, накрывая мою руку ладонью.

Я лишь молча пожал плечами.

— Ты меня заинтриговал, — продолжила она.

— У каждого есть старая боль, а то и две.

— Верно. Но есть боль, с которой можно жить, и есть та, что никогда не проходит. Какая из них у тебя?

Я улыбнулся и ответил:

— О, я уживаюсь со всеми.

— Ответ стоика.

— Не вижу в этом ничего плохого, — сказал я и сменил тему.

Джен так никогда и не узнала про боль, которая была моей постоянной спутницей. Я всегда избегал разговоров об этом. Однако со временем она все-таки догадалась, что мое прошлое не только живет в настоящем, но и отбрасывает тень на наши отношения. И еще она чувствовала, как что-то во мне сопротивляется нашей близости. Впрочем, к таким выводам она пришла уже гораздо позже.

А на следующем свидании — в ту ночь мы впервые были близки — я заметил, что она, оценивая меня, решила, что я… скажем так, другой. Джен была юристом, партнером в солидной бостонской фирме. Она зарабатывала большие деньги, представляя крупные корпорации, но каждый год обязательно вела один процесс на общественных началах, «чтобы успокоить совесть». В отличие от меня, она уже имела опыт длительных отношений; ее бывший бойфренд, коллега-адвокат, получил выгодное предложение по работе и воспользовался переездом на запад как поводом для расставания.

— Иногда думаешь, что все у тебя стабильно и прочно, а потом обнаруживаешь, что это не так, — призналась она мне. — И тогда ты задаешься вопросом, почему же интуиция не подсказала тебе, что все давно идет наперекосяк.

— Возможно, он говорил тебе одно, а думал другое, — сказал я. — Так часто бывает. У каждого в душе есть тайники, куда они предпочитают никого не впускать. Вот почему мы никогда не можем до конца понять даже самых близких. Проще говоря, чужая душа потемки.

— «И самая большая загадка — ты сам». Кстати, цитата из твоей книги об Аляске.

— Я бы солгал, если бы отрицал, что польщен.

— Отличная книга.

— В самом деле?

— Ты хочешь сказать, что не догадывался об этом?

— У меня, как у всех писателей, стойкое недоверие к тому, что я мараю на бумаге…

— Откуда такая неуверенность?

— Думаю, это всего лишь атрибут профессии.

— В моей профессии такое недопустимо. Юристу, который не уверен в себе, никто не станет доверять.

— Но доля сомнений всегда присутствует, не так ли?

— Никогда, если я защищаю клиента или привожу заключительный аргумент. Мои доводы должны быть неоспоримы. И наоборот, в личной жизни я сомневаюсь во всем.

— Рад это слышать, — сказал я, накрывая ее руку ладонью.

Собственно, так все и началось между нами; в тот самый момент, когда мы оба решили капитулировать и отдаться во власть чувства. Верно ли, что любовь приходит в назначенный срок? Как часто я слышал от своих друзей, что они женились, потому что были готовы жениться. Так было и с моим отцом. Свою историю он рассказал мне вскоре после смерти матери. И вот что я узнал.

Это был 1957 год. Четыре года прошло с тех пор, как отец демобилизовался из морской пехоты и по «солдатскому биллю о правах» поступил в Колумбийский университет. Он только что получил свою первую должность — помощника управляющего в компании «Янг энд Рубикон». Его сестра собиралась замуж за бывшего военного корреспондента, а ныне пиарщика; сразу после медового месяца в Палм-Бич их брак затрещал по швам, хотя и влачил свое печальное существование еще пятнадцать лет, пока муж окончательно не спился, отдав богу душу во время сердечного приступа. Но в тот счастливый день бракосочетания в переполненном банкетном вале отеля «Рузвельт» отец приметил миниатюрную молодую женщину. Ее звали Алиса Гольдфарб. Отец описал ее как полную противоположность ирландским девчонкам из Бруклина, взращенным на «тушенке и капусте». Отец Алисы был ювелиром, а мать — профессиональной сплетницей. Но их дочь ходила в правильные школы и могла поддержать разговор о классической музыке и балете, об Артуре Миллере и Элиа Казане. Мой отец — хотя и толковый, но интеллектуально уязвимый бруклинский ирландец — был очарован и слегка польщен тем, что красотка из Вест-Сайда проявила к нему интерес.

А почему бы и нет? Некогда мальчишка, прислуживающий в алтаре, а ныне ветеран корейской войны, перспективный служащий, не отягощенный обязательствами, отец в свои двадцать шесть лет чувствовал себя хозяином мира.

— И что же я делаю? — сказал он мне, когда мы ехали в лимузине, сопровождая гроб с телом матери на кладбище. — Я влюбляюсь в принцессу, хотя с самого начала знал, что никогда не смогу сделать ее счастливой, что она встречается с каким-то офтальмологом с Парк-авеню, у которого есть загородный домик по соседству с еврейским кантри-клубом на Лонг-Айленд. Но все это меня не останавливало. И что в результате…