Королевская вилла в Ахене тоже меня не восхитила — квадратная постройка из дерева с глиной. Похоже, она отличалась от бедняцких жилищ только размерами. Правда, комнат в ней и впрямь оказалось немало, побольше, чем в замке, где прошло моё детство.

Нас встретил конюх, которого я помнил ещё с давних домонастырских времён, и незнакомая девушка. Видимо, её послали проводить меня. Простившись с управляющим, я пошёл за ней по свежевыструганным ступеням, стараясь не шипеть от боли в ногах, измученных верховой ездой.

Девица, не оборачиваясь, бодро топала вверх. Одета она была в простое платье из некрашеного льна.

«Служанка, — подумал я. — Навряд ли она знает, когда король собирается принять меня».

Всё же решил спросить:

— Скажи, милая девица...

Мгновенно обернувшись, она пронзила меня надменным взглядом.

— Баронесса Имма, племянница Гимильтруды!

Я чуть не свалился с лестницы. Гимильтрудой-то зовут жену Карла! Вот тебе и служанка. Что наш новый король завёл у себя при дворе моду на простоту в одежде, я ещё не успел узнать.

Юная Имма смотрела на меня с вызовом. Надо было продолжать разговор:

— А меня зовут Афонсо. Любезная баронесса...

— Я знаю, — перебила она, — ты сын вышивальщицы, которого поцеловала молния.

— Мне было бы приятнее прославиться более достойным способом, — сказал я, — будем надеяться, всё ещё впереди.

Она скорчила презрительную гримаску. Видимо, у неё не было особых надежд насчёт меня. Стараясь держаться с достоинством, я продолжил:

— Известно ли, когда Его Величество намерен принять меня?

Баронесса хмыкнула:

— Он в Аквитании.

— Вершит государственные дела?

— Ну да. Копьём и мечом.

Я помнил, что король Пипин долгие годы воевал с Вайфарием, герцогом Аквитанским. Перед смертью ему удалось победить непокорного аквитанца. Неужели тот опять восстал?

— Вайфарий умер. — Баронессе, видно, не с кем было поговорить, и она решила снизойти до беседы с сыном вышивальщицы. — Теперь в Аквитании правит Гуннольд. Он ещё не воевал с франкским королём и... Вот твоя комната! — вдруг прервала она сама себя, открывая дверь. Оглядела меня и гордо удалилась.

В комнате находились два ложа, застеленные соломой, а сверху ещё и тканями. Роскошь неслыханная! В монастыре послушники и обучающиеся спали прямо на полу, постелив себе соломы, сколько дадут. С каким наслаждением я растянулся на одном из покрывал! Замечательно, что короля нет. К его приезду я точно отдохну, а может, и заскучать успею. Войны ведь имеют свойство затягиваться.

За дверью послышались торопливые шаги и... вот она, моя матушка. Даже не постарела, только пряди волос, выбившиеся из-под платка, стали совсем тусклыми. Я, вскочив, бросился к ней и, как всегда, остановился, не решаясь обнять. Её губы поджались в улыбку — принуждённую, без намёка на теплоту. Она не любила улыбаться, объясняя это гнилыми зубами. Подержав на лице подобие улыбки, мать произнесла:

— Ты достоин похвалы. Мне сказали, что за всё время тебя ни разу не уличили в лени.

Я почувствовал гордость. Получить похвалу от моей матери почти невозможно. Захотелось продлить приятное чувство, рассказав про тяготы учения, подсвечники и бескрайние морковные грядки. Но она уже не смотрела на меня, думая о чём-то своём.

— Вот что, Афонсо! — её голос прозвучал решительно. — Король сам вспомнил про тебя. Такими вещами не бросаются.

— Ещё бы! — я собрался поддержать тему. Мать прервала меня:

— У кухарки припасена еда для тебя. Поешь, и немедленно спать. Завтра на рассвете несколько воинов едут в Аквитанию. Я упросила Имму, племянницу королевы, дать тебе быстрого коня, чтобы тебе не отстать от них.

— А... — от удивления и возмущения у меня вылетели из головы все слова. Я-то думал, как пройти по замку, не упав от боли в ногах, а тут выясняется, что впереди новое конное путешествие.

— Кстати, об Имме, — мать понизила голос. — Мне удалось заинтересовать её тобой. Она пришла ко мне советоваться о вышивке на ворот платья. Я ей рассказала, что молния, касаясь человека, сообщает ему силу небесного огня. Конечно, она сразу начала расспрашивать о тебе. Даже пошла тебя встречать. Будь с ней очень осторожен. Она наверняка захочет поискать в тебе этот небесный огонь. Отталкивать её нельзя, но шашни заводить тоже опасно, тем более, что она считается невинной.

Зачем же ты заинтересовывала её мною? дар речи наконец вернулся ко мне.

Она посмотрела на меня, как на дурачка:

— Ты что, не помнишь наш разговор? А если помнишь, должен понимать, зачем я это сделала!

В итоге наутро я отправился в Аквитанию с какими-то незнакомыми воинами. Усталый, невыспавшийся. А главное — совершенно не понимающий, зачем я еду и что происходит вокруг.

* * *

И сейчас, на подъезде к Вечному городу, меня охватило похожее чувство — беспомощного слепого котёнка. Впервые за много лет уверенности. А время будто застыло. Речи всё произносились, король внимал.

— Афонсо, — опять привязался ко мне Эйнхард, — посмотри внимательней, точно ли это папа Лев? Я плохо помню его, но у меня что-то возникли сомнения...

— Любезный Нардул, — я тяжело вздохнул, — если бы тебе пришлось вынести всё, что вынес наш папа, — боюсь, тебя бы не узнали даже твои благочестивые родители.

Немного поразмыслив, я добавил скорее для себя, чем для Эйнхарда:

— Но даже если это другой человек, наш король сумеет извлечь из этого пользу.

Сказал эту фразу и сам испугался. Карл никогда не искал пользы лично для себя. Он ведь не завоёвывал народы, а собирал их в единое стадо, чтобы они не растерялись в пути на небеса. Все мы были в его представлении Церковью. А папа — дверью этой церкви. Дверь, всегда широко распахнутая при жизни папы Адриана... Но сейчас, не закрылась ли она, или того хуже — не стала ли стеной?

Эйнхард наклонился ко мне, помолчал, собираясь с духом, и шёпотом спросил:

— Как ты полагаешь, могут ли обвинения, возведённые на папу быть правдой?

— Нет, — ответил я поспешно, испугавшись, что мои сомнения отразились на лице. Спохватившись, добавил более учтивым голосом:

— Думаю, это невозможно.

Король и папа так и стояли на дороге — внизу, почти прямо перед нами. Я вгляделся в лицо Его Величества, знакомое до мельчайших чёрточек. Его глаза потемнели, будто он вглядывался в бездонную адскую бездну. Вдруг он нахмурился и, тронув поводья, медленно поехал мимо священников и патрициев.

На второй день моего путешествия в Аквитанию и десятый с момента, как я покинул монастырь, ноги наконец перестали болеть. Теперь седло казалось мне привычным и даже очень удобным, особенно при взгляде на усталых путников, в изобилии бредущих по дорогам. Окружающие виды постепенно менялись. Исчезли хвойные леса, к которым я привык в Австразии. Болот тоже не стало. Всё вокруг выглядело как-то приветливее по сравнению с севером: домики, окружённые виноградниками, озера с белыми песчаными берегами и множество возделанных полей.