Любовь Семеновна взяла свою стопку с наливкой, к которой за весь вечер не притронулась, и выпила ее до дна. Закусывать не стала. Не привыкла.

— Знаешь, дочечка, — начала говорить Любовь Семеновна. — Ты Бога-то не гневи! Наказание! Какое такое наказание? За что? Ну развелся мужик, к тебе ушел. Ну полюбились, полюбовничали, чего уж отрицать. Так что ж, убивать теперь за это? А бывшая его — дура, если такого мужика упустила. И ты дурой будешь, если скандалить начнешь: пока мужика за руку не словила, с бабы чужой не сняла — ослепни и оглохни!

Теперь уже Лёля молчала в недоумении. Таких наставлений от матери она никогда не получала.

— Он на развод не подавал, ночами дома, к тебе не цепляется, ничем не попрекает. Значит не серьезно там все, — подытожила мать. — Так, загулял, да и все. Забудь!

Любовь Семеновна посмотрела на часы и пробубнила себе под нос:

— Ты подумай, почти двенадцать! Как засиделись!

Она смахнула со скатерти соринку и сразу же разгладила кончиком пальца образовавшуюся складочку, потом вздохнула и поднялась с места — надо прибирать со стола. Хватая тарелки с угощениями и пустую грязную посуду, она проворно маневрировала от стола к мойке, от мойки к столу, от стола к холодильнику. Что-то выбрасывала, что-то складывала в литровые банки и между делом продолжала свои нравоучения:

— Ты, Лёлечка, не выдумывай про наказания всякие, про судьбу. Глупости это все! Будешь обо всех думать, сама ни с чем останешься. А о тебе кто подумает? А? Жизнь нам дается одна и со всеми возможностями. Главное их заметить, и не прощелкать! Я сколько? — мать многозначительно растопырила перед лицом дочки три пальца, — Целых три раза вдова и ничего! После папашки твоего, царствие небесное гаду такому, с вами малыми на руках осталась. Он долгов наделал и в петлю, а мне куда? В Гнилку нашу с обрыва кидаться?

Любовь Семеновна успела убрать стол, разложить остатки еды в холодильнике, перемыть посуду, а заодно рассказать дочери всю свою непростую личную жизнь. Впервые она была так откровенна не только с Лёлей, но и сама с собой. Ей было больно вспоминать тяжелые моменты, но она считала это необходимым.

Рассказала Любовь Семеновна, как после смерти первого мужа, им очень не хватало денег.

— На зарплату кладовщицы сильно не разгуляешься, а тут еще кредиторы папкины пороги оббивают. Опять же, вы совсем малышня сопливая, вам сколько не дай, все мало. Не вытягивала я совсем, стала выносить с завода и продавать. Воровала значится.

Любовь Семеновна говорила, опустив глаза вниз, совсем не глядя на дочь. Казалось, что она ведет диалог сама с собой: объясняет, корит, оправдывает, утвердительно кивает головой или грустно пожимает плечами. Это была исповедь. Но не перед Лёлей. Это была исповедь перед самой собой.

— Очень быстро меня поймали. Мастер смены, Василий Маркович, пожалел и не доложил куда следует. У него самого трое детей было, понимал, как это тяжело и простил меня. Я, не будь дурой, смекнула, что мужик толковый, с пониманием, и приласкала разок-другой. Так и сошлись. — Любовь Семеновна вздохнула и добавила уже громче, посмотрев на дочь, — И совестей никаких не испытывала, что троих без отца оставила! Выживать надо было! А если его жена за таким мужиком не присматривала, то это ее грех, пусть она за него и отвечает. Я взяла, что без присмотру лежало.

Лёля хорошо помнила Василия Марковича. Они всего семь лет прожили с мамой, три из которых, он воевал с бывшей женой. Та писала на него анонимки, требовала на заводе вернуть гулящего мужа в семью, просила исключить из партии, а он так нервничал, что, как говорила Любовь Семеновна, к нему рак и прицепился. Несмотря на то что после наконец полученного развода, Василий Маркович свою бывшую никогда больше не видел, вина за его спустя годы случившуюся смерть, все равно была возложена на нее.

Любовь Семеновна перекрестилась, глядя в ночное окно и, немного помолчав, продолжила свои рассуждения:

— Как схоронили Василия Марковича, я уже точно знала, что траур отношу и замуж надо. Тебе только-только тринадцать стукнуло, Вовчику и того меньше, некогда мне было во вдовах сидеть.

Ломать голову, с кем связать свою дальнейшую жизнь, Любовь Семеновна не стала. Она рассказала Лёле, как еще на поминках обратила внимание на соседа, который вместе с женой помогал с похоронами и кладбищем. Степка-сантехник, его все знали! Хороший человек, добряк, простой и трудолюбивый. По-соседски помогал с мужской работой овдовевшей женщине — тут прибьет, там подкрутит. И за благодарностью дело не стало. Ходил-ходил Степан к соседке, да и остался.

Лёля не могла забыть, как к ним однажды нагрянула бывшая жена дяди Степы и бросалась на мать с кулаками. В доме стоял такой визг, что испугавшись, они с братом убежали к себе и до следующего дня так и не вышли из комнаты. А взрослые этого даже не заметили: мама разбиралась с милицией, которую вызвали соседи и, «чтобы два раза не вставать», написала заявление на бывшую жену дяди Степы.

Рассказала Любовь Семеновна и про то, сколько пересудов было, сколько проклятий выслушала в свою сторону, но ни на что она не обращала внимания. Люди поговорили и успокоились, а она, тем временем, и разводом занималась с мужем, по судам ходила и имущество помогала делить. Ничего не дала новому мужу подарить бывшей жене, проследила, чтоб разделили ровно пополам. Вот и дачка с огородом появилась, и мебель в доме новая и дети все с иголочки одеты.

— Жаловаться мне было не на что, — говорила Любовь Семеновна, — а от косых взглядов и сплетен, масло не горкнет и хлеб не черствеет, можно пережить. Зато я цвела за Степаном, как майская роза, пока не случился у него сердечный приступ. Был и нет. Похоронила.

Обо всех своих мужьях горевала Любовь Семеновна, даже о самом непутевом, об отце детей, Григории, но вот убивалась на похоронах больше по Степану. С ним детей выучила, дочку замуж отдала, сына в столице пристроила, узнала жизнь без забот и хлопот. Казалось, впервые искренне полюбила и до последнего своего дня хотела прожить с ним. Но жизнь распорядилась иначе.

— Вот так вот, дочечка. А если б я про морали ваши думала, об том, что люди скажут, да что подумают, разве сложилась бы у тебя так жизнь? Сидела б тут как Верка, подружка твоя, и ссаные штаны мужу-пьянице стирала, да