сучьев, вспыхнула и стала быстро угасать неосуществимая мечта: он увидел себя в теплой юрте, рядом плачущую русоволосую рабыню с синими глазами. Батачулун протянул руки, чтобы сорвать с нее одежды и силой…. Мечта погасла, поглощенная бездной тьмы, в которую проваливался воин, мучимый нестерпимой болью.

— Нет! Нет!! — твердил себе в угасающем сознании аравт и все реже, и реже всплывал на поверхность.

А ужасные «толстые копья» продолжали выбрасывать смертоносный огонь и дым. В реке, окрасившейся кровью, кричали, корчились, звали на помощь и тонули смельчаки первой линии. Испуганный конь Батачулуна рванулся в сторону, вдоль берега, выдернув на поверхность своего исчезнувшего хозяина. Спасительный глоток воздуха на миг вернул лучнику сознание. Он с трудом осмотрелся. В реке, вздымая клочья воды и брызги, плясала смерть, грохоча, чавкая, оглушительно резко насвистывая мелодию дыма и огня. Мимо аравта проплыл труп без головы. Он узнал воина своего десятка. Темная пелена снова заволокла взор; в рот и ноздри полезла вода, разрывая легкие, горло сдавило. Последнее, что увидел Батачулун — это шея и голова коня, который развернулся и поплыл обратно, ища спасения.

На отмели лучники второй и третьей линии стремительно въехали в реку и начали обстреливать русских с новой силой, пуская стрелы непрерывно. Тогда гром и огонь были перенесены на них. Полетели ядра, дроб и камни, что выплевывали из своего нутра невиданные орудия. Заряды не долетали до хорчинов на берегу, но обстрел возымел успех: зазвучал сигнал к отступлению, ордынцы отошли.

Стрельба стихла. Конь Батачулуна выволок его на берег и остановился, свесив голову, отяжелевшую от мокрой гривы. Он стоял, не шелохнувшись, а с его длинной шерсти стекала вода. Капли падали на окровавленные раны лучника, лежавшего без сознания у ног уставшей лошади. Нукеры подбежали к товарищу и осмотрели его. Тело аравта повернули. Батачулун застонал от боли и пришел в себя. Он начал неистово рыгать водой и кашлять. Воина уложили на кошму и осторожно понесли.

На русский берег снова выехали дружинники. Аравт бросил взгляд на хоругвь и его глаза затуманили слезы отчаяния. Злоба и ненависть на миг заглушили боль. Батачулун отвернул голову.

* * *

Москва провожала на окское порубежье новые полки. Следом за Иваном

Молодым, сыном великого князя, на Угру поспешили Андрей Большой и

— 15-

Борис Волоцкий, распри которых с великим князем силой божьего слова прекратил Геронтий. Шли по дорогам на юго-запад князь Симеон Ряполовский с суздальцами, Василий Сабуров с ростовцами и угличанами, Оболенские с калужанами и звенигородцами, боярин Федор Давидович с коломенцами. На подходе к Угре к ним присоединились полки тверские, предводимые Михаилом Микулинским. Не осталось ни одного местечка, которое не прислало бы ратников: кашинцы и новоторжцы, бежецкие и радонежские, вологодские вливались в московскую рать, как родники и притоки, питая великую реку народного гнева против поработителей. Русь провожала своих сынов, творя повсюду церковные молебствия, а монастыри и богодельни раздавали милостыню.

Митрополит Геронтий в Успенском соборе ежедневно служил перед чудотворным ликом Владимирской иконы Божьей Матери. Архипастырь испрашивал для дружинников укрепления в предстоящем сражении и победы. Ни один русский витязь не ушел на Угру не благословленным, не принесшим покаяния или без причастия.

Вместе с воинами на сечу шли полковые священники, неся хоругви с образом Спаса. Над дружинами не смолкало молебное обращение к Заступнице воинства христианского: «Предстательство страшное и непостыдное, не презри, Благая, молитв наших, всепетая Богородица, утверди православных жительство, спаси люди твоя и подаждь им с небес победу…».

Казалось, что в эти тревожные осенние дни вся земля русская стенает к святому образу Матери в едином молитвенном порыве. Так и было. Не осталось ни одного города, ни одной деревни, где из смущенного сердца не вырвалось к небу: «Богородице, спаси нас… Ты бо еси крепость и утверждение людем твоим…»

Митрополит Геронтий потерял сон. Он устал. Архипастырь лежал с открытыми глазами, ворочался с боку на бок и не мог уснуть, чтобы освежить силы. Мысли в голове теснились, словно боролись друг с другом. Его сердце страдало: что-то там сейчас происходит, на берегах Угры? Архиерей пытался представить. От волнения картина была смутной и непонятной. Но тревожной.

Геронтий сел, долго растирал лоб и щеки, оглаживал бороду, ворочал шеей. Потом глубоко вздохнул и перекрестился три раза. Встал и кликнул монаха-помощника, спавшего в притворе неподалеку:

— Облачаться!

Митрополит вышел во двор кремля. Холодная октябрьская ночь встретила полусонного священника ледяным объятием. Он поежился и заспешил в недавно отстроенный Успенский собор.

— 16-

В храме было тихо и пусто. Над аналоем горело паникадило, тускло освещая святые лики и раку с мощами святителя Петра. Подле Владимирской иконы тлела лампада и мерцали, оплывая, толстые свечи.

Священник взял в руки молитвослов, тисненный золотом, и опустился перед образом Богоматери на колени. Он захотел еще раз прочесть молебный канон ко Пресвятой Богородице, «поемый во всякой скорби душевной и обстоянии».

Владыко уже произнес тропарь, псалом и первую песнь. И вдруг поймал себя на том, что открывает смысл молитв только теперь, мучимый переживаниями, в страхе за паству. Митрополиту показалось, что он правильно произносит канон впервые в жизни. Здесь, в тиши ночи, в одиночестве, каждое слово открывало ему заново великий и вечный смысл, сокрытый в молитве для души грешной, пока та не научится смирению. Слезы покаяния подступили к сердцу. Не скрывая волнения, дрожащим голосом архиерей просил за всех православных христиан земли русской, за их скорбящие души, за растерянные перед лицом беды верные Господу сердца:

— Предстательство христиан непостыдное, ходатайство ко Творцу непреложное, не презри грешных молений гласы, но предвари, яко Благая, на помощь нас, верно зовущих Ти… — голос священника задрожал и оборвался. Геронтий смолк, его взор заволокла слеза.

Вдруг сквозь слезу он узрел чудо, потрясщее его сильнее, чем вновьобретенная молитва канона, чудо, заставившее разрыдаться от радости — на раке святителя Петра сама собой воспламенилась свеча. Она погорела и тихо погасла.

Геронтий рыдал и не мог остановиться. А его сердце ликовало. Оно зрело чудо и понимало его смысл — Богородица слышит!

Архипастырь простоял на коленях до утра.

* * *

Кочевники