неторопливой езды по ухабистой дороге, вдоль которой угадывались в темноте вспаханные черные поля без всходов, и мы стоим возле запертых ворот ограды вокруг дома. Следовавшие за нами быстрым шагом мужики принялись стучать своим дрекольем в ворота. Пока никакой реакции не было. Зато гром грохнул прямо над головой, заставив меня подпрыгнуть в седле и тоненько взвизгнуть. Ну, боюсь я грозы! Конь от неожиданности тоже затанцевал под нами, но Иван Аркадьевич твердой рукой удержал поводья.

Наконец, зажёгся факел, и стало видно, что огонь движется по направлению к воротам. Старческий брюзгливый голос бурчал:

— И чего стучать эдак, как бысть лихие люди приступом идут! И кого носит по ночам, не спится им! А вот ужо и не открою, утром приходите, барыня, занемогши, неча здеся шастать!

Голос приблизился к воротам и теперь уже слегка напряженно-испуганным тоном поинтересовался:

— И кого нелёгкая в такую погоду и темень привела к нашим воротам?

Андрей Петрович откликнулся.

— Открывай, дед Сава! Это Заварзин, Андрей Петрович! Мы тут в лесу вашу барышню Катерину встретили, заблудилась. Она в той карете и ехала к вам.

Сопровождая его слова, гром грянул особенно яростно, сопровождая яркую вспышку молнии, осветившую все вокруг слепящим светом. Ветер усиливался, и в дорожную пыль тяжело упали первые крупные капли дождя. За воротами охнули, забормотали что-то торопливо, загрохотали чем-то тяжёлым и железным, и наконец-то ворота с печальным скрипом стали отворяться. Чиниться мы в ожидании торжественного въезда не стали, а торопливо забегали и заезжали. Согбенная фигура в чем-то темном, но с факелом в поднятой руке, указала бегущим мужикам направление куда-то вглубь двора, мы проехали без указателей, ворота за нами торопливо запирались. Подъехав к высокому каменному крыльцу, мы спешились, третий молчаливый всадник взял под уздцы коней и тоже двинулся в направлении вокруг дома. Капли дождя стали падать чаще, заставляя поторапливаться. Высокие колонны поддерживали портик и балкон второго этажа. Толком в темноте было ничего не разглядеть, но одно могу сказать точно — и дом и колонны были светлые. Высокие деревянные двери входа начали медленно открываться, показалась ещё одна фигура, на сей раз женская, судя по длинной юбке, и женский же, немного дребезжащий, голос спросил:

— Сава, лиходей ты старый, пошто копаешься? Кого там лихоманка принесла средь ночи? Добры люди дома спят об эту пору и не шастють где не надь!

Вышепоименованный Сава, хромая на одну ногу, спешил к нам, подгоняемый начинающимся ливнем. Уже поднимаясь по ступеням, крикнул в ответ.

— Не ворчи, Игнатьевна! Радость у нас! Барышня Катерина Сергеевна приехали! Открывай скорее, а то вымокнем все!

И впрямь, тугие струи ливня ветром уже забрасывало на крыльцо. Двери открылись полностью, невидимая в темноте Игнатьевна отступила внутрь и мы очень даже шустро вошли следом. Хася бежал, не отставая. Вещи мои, то есть рюкзак и сумка-тачанка, оказывается, были приторочены к седлу третьего, молчаливого нашего спутника, а сейчас их нес Андрей Петрович. Вошли мы в большое помещение.

Помещение осветилось неровным, жёлтым светом масляной лампы и я огляделась. Мы стояли внутри большого холла, высокие потолки, наборный мраморный пол — говорили о богатстве этой семьи. Но, скорее всего, бывшем богатстве. Потому как на полу имелись явные выщерблины и даже в одном углу выбоины. Да и пустовато здесь, только у ближней стены стояло два хлипких на вид стула.

Глава 4

Не дожидаясь приглашения и разрешения, я устало присела на один из них. Стул угрожающе крякнул, но устоял. Мужчины предусмотрительно остались стоять. Женщина, открывшая нам дверь, при свете оказалась старухой в каком-то салопе (или что это такое — не могу сказать, ибо в ретро-моде не сильна), чепце с оборочками, лицо в морщинках, такие же руки, говорящие о старости и нелёгком труде. В свою очередь она внимательно рассматривала меня.

Налюбовавшись моей неземной красотой и грязным лицом, она, наконец, пришла к какому-то выводу, всплеснула руками и воскликнула:

— Радость-то какая! Катерина Сергеевна наша приехали! Бабушка ваша так ждёт вас, так переживает! А уж как услышали, что лихие людишки побили почтовую карету, так и вовсе вся испереживалася! Пойдёмте, пойдёмте, скорее к Пелагее Степановне! Тимофей, приготовь для господ гостевые, по такой погоде никто никуда не едет!

В холле появился ещё один персонаж — высокий, сухопарый пожилой мужчина с выправкой королевского мажордома. Он коротко поклонился господам и пригласил их следовать за собой. Они пошли наверх по широкой лестнице, не оглядываясь. Я осталась со старухой Игнатьевной и хромым Савой. Мои вещи стояли возле стула, куда их пристроил Заварзин. Игнатьевна вновь начала меня звать к бабушке. Я растерянно оглядела себя, проговорила:

— Можно, я хотя бы умоюсь? Переодеваться мне все равно не во что, сундук с одеждой оставался в багаже кареты и пропал вместе с другим багажом.

Игнатьевна, хоть и не обрадовалась, но была вынуждена согласиться, что умыться мне не помешает. Повела меня по той же лестнице, только направо. Хася бежал следом, тыкаясь мне в ноги мордочкой. Хромой Сава, пыхтя, тянул следом тачанку. Рюкзак он нес в руке, косясь на незнакомые вещи.

Старуха привела меня в достаточно большую квадратную комнату, здесь было чисто и пустовато до гулкости. Два окна, завешанных плотными портьерами, между ними у простенка — кровать, хотя бы без балдахина, уже хорошо. Игнатьевна от своей лампы зажгла пару свечей в подсвечнике, стоявшем на старинном туалетном столике, и можно было рассмотреть убранство. Небольшая тумбочка возле кровати, туалетный столик с овальным зеркалом в раме над ним, хлипкий стульчик рядом. Ковра на полу нет. У противоположной стены маленький диванчик со скошенной спинкой, высокой с одного края и сходящей на нет с другого. Как же называется? А, вспомнила, козетка!

Обои на стенах тканевые, чистые, но явно выгоревшие, вон и выцветшие куски имеются, наверное, туда солнце попадает. Ещё две двери в противоположных стенах, скорее всего, гардеробная и умывальная. Игнатьевна вздохнула:

— Это светелка тети вашей, Майи. Мало пожила на свете, птичка моя, мало! Да только же никого не слушала, так мужа своего любила, не разрешали ей лекари пока детей-то заводить, мол, рано, да не послушала она их. Давайте, барышня, я вам солью водички,