Секретарша Канлифа, судя по голосу, дама суровая, сказала мне с легким иностранным акцентом, что я должен принести письмо, свидетельство о рождении, паспорт и еще какой-нибудь документ, удостоверяющий личность; и вот теперь, держа все это в руке, я постучался в дверь из узорчатого стекла с табличкой ПРИЕМНАЯ и вошел.

Это была маленькая чистенькая комнатка с большими часами, тикающими на камине, письменным столом и бесчисленными папками. В комнатке никого не было. Я прикрыл за собой дверь и шаркнул ногами. Тогда дверь, ведущая во внутреннее помещение, приоткрылась на несколько дюймов, и женщина, лицо которой из-за прямого пробора напоминало сдобную булку с поперечной бороздкой посередине, сурово произнесла:

– Прошу минуточку подождать.

Она оставила дверь приоткрытой, и еще полминуты я слышал, как они шепчутся. Потом она появилась снова.

– Мое имя Николас Вистлер. Мистер Канлиф…

– Да-да. Я беседовала с вами по телефону. Вы принесли письмо и документы?

Я ей все это отдал, и она перед тем как снова исчезнуть в задней комнате, быстро пробежала письмо глазами.

– Прошу вас, присядьте на минутку, мистер Вистлер, – бросила она наконец через плечо, – мистер Канлиф скоро вас примет.

«Чтоб тебе пусто было!» – подумал я, раздражаясь на бесконечное мелькание ее пробора и пытаясь подавить отрыжку от пузырящегося во мне английского портвейна. Слишком уж формально встречала эта Булка молодого господина! Могла бы и поклониться и расшаркаться…

Так я сидел и размышлял, пока в соседней комнате наконец не скрипнул стул и не возникла Булка с подобием улыбки на лице.

– Требовалось установить… – бубнила она, пока я входил в кабинет Канлифа.

Мне пришлось дважды оглядеть кабинет, соображая, где он прячется. В моем воображении Кандиф был гигант с костистым лицом и пронзительным взором, увенчанный (а может, и нет…) судейским париком.

А он оказался коротышкой, кукольным мужчинкой, он засеменил ко мне крошечными шажками и обеими руками обхватил мою руку.

– Мистер Вистлер? – спросил он таким низким и торжественным голосом, что я опустил на него глаза в полнейшем недоумении. – Очень рад с вами познакомиться. Присаживайтесь, пожалуйста.

Я сел, все еще не в силах взглянуть на него.

– Сигаретку?

Я вытащил сигарету из его массивного золотого портсигара и завороженно наблюдал, как он затягивается и выпускает изо рта струйку дыма. В каждом жесте Канлифа была какая-то особая многозначительность, у меня даже мелькнуло зловещее ощущение, что я на представлении чревовещателя, который вот-вот займется саморазоблачением.

– Разрешите выразить вам соболезнование по поводу столь тяжкой утраты, – сказал он. – Насколько я понимаю, вы были мало знакомы с вашим дядей?

– Да, я его видел всего один раз.

Я вдруг уловил его иностранный акцент. До сих пор, пораженный его наружностью и голосом, я этого не замечал.

– Я был знаком с ним очень близко. Прекрасный человек. У него случился инфаркт в среду днем, и к вечеру он скончался.

– Я не знал.

– Да, – сказал он сухо и прищурился, – знать об этом вы не могли.

Глаза у него, если всмотреться, были серые, большие, умные.

– Вы первый из членов семьи, которого я оповещаю… Как я понимаю, он был очень близок с вашей матерью. Может быть, есть кто-то постарше, кто возьмется сообщить ей эту новость?

– Да. Есть такой мистер Габриэль, он живет в Борнемуте, в том же пансионе, что и она. Он большой ее друг. Это хорошая мысль, – сказал я, испытывая стыд от того, что не подумал об этом сам.

– Так, – протянул Канлиф и зашуршал какими-то бумажками на своем столе; пока длилась эта пауза, я чувствовал, как сердце мое уходит в пятки. – Я предполагаю, – растягивая слова, сказал он, – что вы более или менее представляете, какова воля мистера Янды?

Я облизнул губы.

– Я слышал, что он собирался кое-что мне оставить.

– Он и оставил. Все, – промолвил Канлиф, и вокруг его глаз побежали лучики морщин. Этот крошечный манекен сидел и улыбался совершенно человеческой, мудрой и сардонической улыбкой, а у меня в горле все пузырился английский портвейн.

– Судя по всему, он не внес никаких изменений в завещание, которое я составил по его просьбе в 1938 году и которое хранится в канадском отделении моей конторы. Не могу сейчас с точностью сообщить все детали этого завещания, но, если хотите, я готов обрисовать вам примерные размеры его состояния.

Верно расценив мою судорогу как согласие, он продолжал:

– Наличный капитал и ценные бумаги, составляющие меньшую часть состояния, выражаются примерно в пятидесяти тысячах долларов, это око-до семнадцати или восемнадцати тысяч фунтов. Большая же часть состояния вложена в консервный завод, транспорт и солидную фруктовую плантацию, которая была им приобретена в 1952 году и как я понимаю, представляет особую ценность.

– А если… если я захочу все это получить, это возможно?

– Ну естественно. Вы единственный наследник. – Он снова взглянул на свои бумажки. – Последняя оценка имущества была произведена в 1951 году. До того, как он приобрел фруктовую плантацию. Пока это всего лишь прикидка, но ориентировочно я бы оценил состояние в четыреста тысяч долларов. Разумеется, будут еще расходы на похороны…

– Четыреста тысяч…

– Что равно примерно ста сорока тысячам фунтов стерлингов, – сказал он, громко высморкался и засопел. Потом соскользнул со стула и вроде бы наклонился поднять окурок, который прожег дырку в ковре. А я часто задышал ему в затылок. Помню только, как благодарно над ним склоняюсь, и мне хочется облобызать этот крошечный затылочек, а потом вдруг снова сижу на стуле, пью воду из стакана и слышу женский шепот:

– Он, видимо, перепил. От него разит коньяком. Наверно, не стоило так сразу ему говорить…

– Ну как, вам получше? – улыбаясь, спросил Канлиф. – Слишком много сюрпризов, да?

– Наверное, да. Повторите, пожалуйста, цифру.

– Сто сорок тысяч фунтов стерлингов. Благодарю вас, мисс Фоглер, – сказал он замешкавшейся в дверях Булке и подождал, пока она выйдет.

Еще несколько минут он, улыбаясь, читал мне короткое наставление о том, как нужно относиться к наследству, и предложил маленькую сумму – так сказать, в виде аванса. Я уже и сам думал, как его об этом попросить, а потому тут же поспешно согласился.

– Ну, скажем, фунтов сто или двести?

– Двести – это клево!

– Полагаю, что вам бы хотелось получить их наличными, – продолжал он, поглядев на часы. – Я уже попросил мисс Фоглер сбегать за ними в банк. Банки закрываются ровно через пять минут. Вы какими купюрами предпочитаете, пятифунтовыми?

И тут вернулась Булка и притащила деньги. Канлиф вынул два каких-то бланка и протянул их мне ~ расписаться.