из-под фундамента маяка, дополняли невообразимую кашу. Все кричали, но никто не слышал слов друг друга. Мощные столбы, будто морские молоты, без устали обрушивались на площадку, вырванную из однородной среды.

Не было ни неба, ни земли, не было ни куска надежной почвы, на которой можно было устоять. Гаэтано едва ли отдавал себе отчет в том, что перед ним проносится: твердь небесная или твердь земная? Вокруг все кружилось в безумном танце. В уши, в ноздри, в глаза проникали вездесущие соленые капли. Тысячи их собратьев бомбардировали каждую клеточку тела. На какую-то секунду моряк потерял сознание и почувствовал, что поплыл, как бывает при сильном и внезапном ударе в переносицу. Собрав остатки мужества, он напряг зрение, чтобы разглядеть, где рыбаки. Их смутные силуэты проникали к нему точно через сизую пленку, сплетенную пенящимися щупальцами. Он еще видел, как они ползли на коленках в сторону распахнутой настежь главной двери маяка. Но в следующие мгновения это видение накрылось таким маревом, такой пеленой дождя, что ничего нельзя было разглядеть. Он еще хотел сделать шаг в их направлении, когда даже не почувствовал, а скорее смутно осознал, что его сбило с ног, опрокинуло и бросило в самую глубокую морскую пучину…

Странное чувство! Будто бы мысли отделились от его тела и пребывали в другой плоскости, которая не касалась дико разорванной ткани пространства.

– Шторм пошел на прибрежные деревни! – донесся до него крик нескольких десятков людей одновременно.

Впрочем, были ли то люди? Гаэтано не чувствовал ни ужаса, ни страха, когда в глубокой морской пучине через толщу воды разглядел целые таборы каких-то безобразных существ, которые выплясывали по дну дикие безумные пляски с жертвоприношениями неведомым богам. Лица их искажали чувства злобы ко всему живому, а скрюченные пальцы раздирали морской ковер; ошметки искалеченных морских цветов, водорослей, тины, ракушек взмывали вверх вместе с вихрями, что они вызывали. Над головой Гаэтано в далекой поднебесной выси бушевали неукротимые силы природы, вырвавшиеся на волю. Как дикие жеребцы, неслись они на сушу, сметая все на своем пути.

Но только одна мысль беспокоила Гаэтано. И это была мысль о его Янате. Не думая ни о том, как он дышит, ни о том, как видит, он неутомимо шел по морскому дну, помогая себе руками, отталкиваясь от воды, как от плотных канатных мотков на корабле. Ноги вздымали мельчайшие песчинки со дна, пугливые крабы стремились загодя убраться с его пути, креветки забивались в заросли подводного леса.

Странное дело, что только не попадалось ему на дороге! Тут и развалины какой-то огромной башни, охваченные со всех сторон морским хмелем, жимолостью, тут и приземистый невзрачный домик, развалившийся от времени. Очертания показались ему знакомыми, но моряк только сжал крепче зубы, выпуская десятки пузырьков, и двинулся дальше. Он шел по морской борозде, ровной и прямой, ухоженной и утоптанной! Хотя какие тут ноги могли ее утоптать? Но отвлекаться было некогда. Метавшаяся прямо перед головой сельдь проносилась, как испуганное стадо. Гаэтано сложил руки рупором прямо перед лицом и смотрел только вперед.

Минут через пятнадцать он уловил какой-то слабый, но знакомый голос, доносившийся оттуда, куда Гаэтано и шел. Впрочем, о времени он не мог судить наверняка. В таком хаосе сами минуты вращались с такой скоростью и неуловимостью, что одинаково могло пробежать как десять их, так и сотня. Этот голос он не спутал бы ни с чьим другим! Он был для него звонче птах небесных и мелодичней журчащего ручья. Впервые он услышал его, когда Аугустья привела в его скромную хижину ту девушку, чей первый же взгляд поразил его глубоко в самое сердце. И с тех самых пор, когда она стала спутницей его суровой жизни, он неизменно находил радость в самых различных интонациях и оттенках этого напева. А он был различным: от самых светлых до самых трагичных оттенков. Но ведь и природу мы любим не только за ясное небо и теплое солнце, но и за дождь – слезы небес, благодаря которым орошается твердая земля, и за холода и снежные заносы, дающие могучим дубам, равно как и хрупким березам, время на отдых и сон от цветения и растраты жизненных сил.

– Я иду. Иду. Только помни, о чем я просил тебя! – шептал Гаэтано, но от его шепота вверх неслись только десятки пузырьков, но не слова! О, как бы он страстно желал, чтобы Яната услышала его, чтобы знала о том, как он крепко и безнадежно стремится в ее объятия, чтобы оставить позади тот мороз, что разъединил их. Но слышит ли она? Смотрит ли с той же надеждой в его направлении? Или, как бывало, отвернулась от того вектора, по которому он движется? Он хотел бы сказать, что «мчится», но ноги передвигались с трудом, дыхание сбивалось. Водная стихия словно душила его в своих плотных массах, обездвиживала и хотела оставить погибать тут без надежды и без сил.

В глазах темнело, уши заложило так, что и сам голос проникал разве что в воображение. Тьма подобралась так близко, что ноги двигались только одной несломимой волей, наработанной им за долгие годы на море и ставшей теперь отдельно живущей силой. Вся его долгая жизнь проносилась перед внутренним взором. Вот он бороздит моря еще юнгой, терпит первое крушение с командой на дальнем острове. Без пищи и еды, добывая скудные дары моря, они продержались месяц, пока их не спасли. Вот он, полный сил двадцатилетний юноша, видит, как набранная команда оказалась отъявленными мерзавцами и в ночи режет команду и старших офицеров. Он не щадит ни себя, ни живота, отбивает капитана сразу у нескольких головорезов, запирается в трюме… а их корабль тем временем напарывается на рифы… Очнулся он только уже на берегу, который оказался владениями местного герцога. Вот он уже опытный, бывалый моряк и ходит под королевскими знаменами на быстроходной галере. Штормы, болезни, напасти – чего только не было за долгие и бурные годы. И если бы не отчаянная сила воли, упорство и мужество в самых отчаянных передрягах – не бывать бы ему сейчас там, где он оказался!

А потому эта чуждая силища и могучая стихия – только новое испытание, которое он должен пройти! И будь что будет! При этих мыслях он уловил далекий лучик, что шел от его дома! От его окошка! Как он мог быть в этом так уверен? Да никак! Но почему-то твердое убеждение в этом нашло его. Морская вязь перед глазами у Гаэтано просветлела, появились нежные