— Нет.

— Значит, там они тебя и саданули по башке. Ну что, будешь работать?

— Не могу.

— Брось, Иван Александрович. Я тебе говорю: брось. Кем я тебя заменю? Ну, кем?

— Я все забыл. Ничего не помню о своей прежней работе. Кажется, я теперь должен подать… Как это называется? — Он поморщился. — Прошение об отставке, да?

— Забыл, как называется? Вот и не вспоминай. Я понимаю, что ты теперь человек больной. Возможно, что и придется тебя отпустить, раз все забыл. Но я тебя Христом Богом прошу: приди на работу. Только два дела от тебя хочу: вспомни, кто этот маньяк и где подпольный цех по производству водки. Или найди их снова. Вот это сделай. И — с миром иди.

Цыпин широко развел руками. Он согласно кивнул головой:

— Хорошо. Я приду.

— Вот и славно, вот и ладненько. Был бы ты здоровый, я бы тебе как начальник приказал: «Цыц! На работу шагом марш!» И дел бы на тебя, милок, навесил. Ох и навесил! А может, ты притворяешься? Ну-ну… Шучу… Иди отдыхай.

— Спасибо. То есть слушаюсь.

— Молодец! Ох, Ваня, Ваня, понимаю я, за что так любят тебя бабы! Хорош. Отъелся, отоспался. Хорош. Красавец.

Потом вдруг Цыпин подмигнул, таинственно сказал:

— Может, сигаретку хочешь? Не дают небось, а? Закурим?

— Я не курю.

— Бросил, значит? Молодцом! А я вот не могу. Может, и мне стоит глотнуть того зелья, которым тебя, а? Ну-ну. Шучу. — И после паузы: — А может, ты и с бабами завязал?

…Про баб он вспомнил потом. Когда в больнице появилась молодая, высокая, под стать ему, и очень красивая женщина. Правда, проникла она за больничную ограду тайком и все время оглядывалась. Нашла его в саду, вечером, когда эта Зоя с детьми уже ушла. Подкралась неслышно, присела рядышком, на скамейку, прижалась крепким, молодым, красивым телом. Его жаркой волной всего обдало. Вот такие женщины ему всегда и нравились, это точно!

— Ваня, Ванечка, а говорят, ты все забыл…

Уж этого он не забыл. Горячих, сладких поцелуев, от которых закружило всего, завертело. Мял руками ее тело и не мог оторваться. Потом увидел совсем близко загадочные, цвета воды морской глаза. Окунулся в них, поплыл, словно на ласковой волне закачался…

— Ну, как меня зовут? Ну, как?

— Оля.

— Ха-ха! Раньше Олесей звал. Оля! Ха-ха! Лучше уж тогда Аленой.

— Так ты не Ольга?

— Ну, Мукаев, ты даешь! Ты из чьей постели в то утро выпорхнул, когда памяти лишился?

— Ты кто?

Она разозлилась:

— Ваня, ты это брось! У нас с тобой любовь не первый год. Олеся я. Леся. Ох. Все равно я тебя люблю!

Украдкой оглянувшись, она снова стала его целовать. Горячо, жарко. Гладила его плечи, пальчиками забираясь за ворот больничной пижамы, нежными губами трогала курчавые волосы на груди. Потом зашептала:

— Соскучилась… А здесь никак нельзя?

— Где здесь? — хрипло спросил он. Жар уже затопил целиком, руки налились силой. Взять бы ее сейчас и…

— Ха-ха! Где! На мягкой травке! Ванечка… Ваня…

— Постой…

— Ладно. Постою. Когда выйдешь отсюда, ко мне придешь ночевать?

— Где ты живешь?

— Ноги сами приведут. Или это. — Она рукой игриво провела по его брюкам. Глаза цвета морской волны вспыхнули, заиграли. Он тут же подумал о юге, о жарком солнце, о его лучах на поверхности соленой зеленоватой воды. И снова поцелуи, жаркий шепот: — Ванечка, Ваня…

Всю ночь он не мог успокоиться. Значит, кроме жены была еще и любовница. В целом это нормально. И понятно теперь, почему эта Зоя показалась ему такой чужой. Любил он не ее, а другую женщину. Ночевал у нее. Да, надо было там, прямо на мягкой травке. Может, никто бы и не застал. Хотя, чего стесняться, весь город, наверное, и так знает про эту Лесю. Что ж, запишем в память и ее, красавицу-любовницу. А адресок как-нибудь сообразим. Все-таки хорошо, что он следователь. Так проще разобраться с человеком, который напичкал его этим зельем. Найти и убить.

…День, когда выписали из больницы, он отметил как третий важный день в своей новой жизни. Жизнь эта все еще жала, и было в ней неудобно, словно в костюме с чужого плеча. И еще она была явно ему мала. Он никак не мог втиснуть себя в рамки этого маленького провинциального городка на окраине Московской области. А говорят, что он провел здесь всю свою жизнь, за исключением нескольких лет учебы в институте. Учился, женился, работал. Любил. Но себе, в личный календарь, так и записал: день третий, утро.

Забирала его из больницы Зоя. Он полностью признал себя Иваном Александровичем Мукаевым тридцати пяти лет, следователем районной прокуратуры, проживающим по адресу, записанному в его паспорте и личном деле. Признал свою мать, свое детство, юность, высшее юридическое образование и тайно признал любовницу Олесю.

По городу из больницы пошел пешком, чтобы признать и его. В конце концов, город маленький, ориентироваться в нем несложно. Спустился вниз по дороге с холма, на котором находилась больница, за руку цеплялась эта Зоя. Они прошлись по площади, потом мимо платной автомобильной стоянки направились к своему микрорайону, к своему дому, где, как сказали, на втором этаже была его хорошая трехкомнатная квартира.

И тут, возле стоянки, его словно под дых толкнули. Он захлебнулся, остановился.

— Ты что, Ванечка? Нехорошо тебе? — заботливо спросила эта Зоя.

Он не ответил, повернулся резко и направился прямо к стоянке. Такая машина на ней была только одна. Черная, большая, блестящая, с тонированными стеклами. «Мерседес». Пятисотый «Мерседес». Машина была не на сигнализации, но он, кажется, знал, что на ее руле висит противоугонный «костыль». Хотя за черными стеклами не мог этого видеть. Но он про «костыль» знал. Подошел, подергал запертую дверцу, похлопал себя рукой по карману. Ключей, разумеется, не было. Откуда они там возьмутся?

— Ванечка, да что с тобой? — вцепилась в него эта Зоя. — Пойдем домой. Пойдем.

— Да-да, сейчас. — Он почему-то знал, что должен сесть в эту машину. Но ключей не было. Все равно стоял, не мог оторваться. Чувство гордости наполняло его. Хорошая машина. Но где же ключи?

Он обернулся: у кого бы спросить, давно ли эта машина здесь стоит? И не оставляли ли для него ключи? Нет, никого. Охранник, который на него подозрительно косится, не знаком. Что ж, это надо вспомнить.

И, послушно продолжая под руку с этой Зоей свой путь к трехкомнатной квартире на втором этаже, он не удержался и обернулся несколько раз. Черный пятисотый «Мерседес» очень прочно ассоциировался у него в памяти со словами «моя машина».

Полдень

Квартиру он не узнал, дома себя не почувствовал, и это не удивило. Эта Зоя сказала же, что здесь его раньше видели редко. Должно быть, часто ночевал у любовницы, у Олеси, а тут все чужое. Головешки только-только закончили учебный год, обе с отличными отметками, только у Маши «четверка» по русскому, у Даши по математике. Они очень вежливо сказали «здравствуй, папа» и убежали на улицу, наскоро пообедав.