жизни, и они закалили ее так, как мало с кем бывает в восемнадцать лет. В борьбе за свою честь, счастье, будущее детей она держалась стойко, но сейчас понимала: покинь ее Дедич, и ей грозит черная пропасть отчаяния. С самого детства судьба спрашивала с нее за злодеяния в роду, к которым она непричастна; это новое злодеяния грозило погубить будущее ее первенца. Проклятое дитя проклятого рода – вот кем вырастет ее Колосок, медвежий сын.

– Малфа, мы справимся, – мягко заверил Бер, видя это скрытое отчаяние на ее миловидном, пышущем здоровьем лице. – Мы ведь не только смелые, но и умные. Все наладится. Да, Лют?

– А как же! – Лют и правда не сомневался в успехе. Он не имел привычки думать о богах и сам не знал, что твердая его вера в них сказывается именно в убежденности, что в конце концов все пойдет как надо. – Найдем мы этих ублюдков, заберись они хоть к сарацинам! Чтоб мне ясного дня не видать!

«Лишь бы вы сами при этом остались в живых!» – подумала Малфа, и сердце щемило от восхищения и любви к этим людям, не похожим друг на друга, но объединенным общей целью.

Они у нее есть, и они не предадут, даже если весь мир отвернется. Не сомневаясь в этом, Малфа принудила себя им улыбнуться.

– А мне ничего не остается делать! – с нарочито шутливым сожалением вздохнула она. – Женщине полагается побуждать мужчин к мести и укреплять их дух, но вы в этом не нуждаетесь!

– Последи, чтобы на вторые поминки блины получше испекли, – посоветовал Бер. – Очень важно как следует задобрить… духов. От них многое зависит.

Малфа кивнула и подавил вздох. Ее счастье зависело не только от благосклонности духов… и если бы его можно было выкупить блинами!

Глава 2

В Ярилин день Правена проснулась спозаранку – только-только затихли у реки песни и суета ночного гуляния. Сама она ушла домой рано и почти выспалась. Не гулялось ей – без Улеба, казалось, от нее самой осталась лишь половина, и в этой половине душа не могла радоваться, как не может летать птица с одним крылом. Так надеялась, что к Ярилину дню муж вернется – чуть ли не с самой зимы его дома нет. Был бы он здесь – как бы хорошо они вдвоем погуляли вчера по берегу Великой, посмотрели на костры, послушали песни, поглядели на игры молодежи. Всего пару лет назад и Правена ходила в ярильских кругах среди девок, но не жалела, что то время миновало. Ей достался самый лучший муж, хоть и пришлось ради него перебраться почти на другой край света, из Киева в Выбуты на Великой, близ Пскова. Теперь у нее уже имелось чадо, и Правена смотрела на молодых девок с их косами лишь с сочувствием: им такого счастья еще подождать.

За оконцем было светло и ясно – в эту пору ночь мелькает черной лебедью, на миг заслонит проем да и сгинет. Правена встала, стараясь не потревожить дитя – пока мужа не было, она брала его к себе на лавку, – расчесала волосы, заново заплела косы и убрала под волосник. Надела поневу, прибралась, пошла на двор – топить летнюю печь, варить кашу. Летом в избе не топили, чтобы не напускать дыма.

Отворив дверь, Правена хотела шагнуть через порог и вздрогнула – ей навстречу в избу скакнула мышь. Едва сдержалась, чтобы не взвизгнуть от неожиданности и не разбудить раньше срока дитя. Обернулась – никакой мыши нет на полу. Померещилось?

В изумлении Правена обвела глазами избу… и вскрикнула уже в голос. На лавке с постелью, откуда она только что поднялась, сидел Улеб.

Безотчетно затворив дверь, Правена шагнула назад. Взгляд ее не отрывался от Улеба, а он широко, радостно улыбался ей. Как он сюда попал? Вернулся ночью, пока она спала – но как она могла не заметить его, когда вставала? Не стал ее будить, спал на другой лавке?

– Правена! – окликнул он. – Что ты застыла, иди ко мне! Или мужа не признала?

Не чуя земли под ногами, Правена сделала к нему пару шагов. Несколько месяцев она ждала мужа, томилась, не находила ни в чем радости, но сейчас, наконец увидев его перед собой, ощущала только растерянность.

Разве так приезжают?

Позади, за спиной, раздался стук в дверь. Правена обернулась – у нее на глазах дверь отворилась и в избу вошел… Улеб.

Пробило холодом, изба покачнулась. Правена быстро взглянула в глубину избы – тот, первый Улеб, что сидел на лежанке, никуда не исчез – он встал и шагнул к ней. Тот, что пришел снаружи, тоже приблизился. А она от ужаса так оледенела, что могла только слабо вращаться головой – то к одному, то к другому. В избе было светло от оконца и раскрытой двери, она отчетливо видела их до последнего волоска в рыжеватой бородке – они были совершенно одинаковые, и каждый был ее муж, Улеб Мистинович. Справа и слева…

– Иди ко мне, желанная моя! – позвал второй Улеб.

Настоящий должен быть этот – который явился снаружи. Он приехал… мог приехать… А тот, что сам собой оказался в доме – это морок. Мелькнуло воспоминание о проскочившей мыши – какой дух злой явился ее морочить. Однако и он зовет:

– Иди ко мне!

«Нет, нет! – хотела сказать Правена, но не могла шевельнуть языком. – Не обманешь!»

Она попятилась к тому Улебу, что пришел снаружи, и бросилась к нему в объятия. Он поцеловал ее, она прижалась к нему, пытаясь наконец почувствовать радость; успела ощутить, но не осознать, как холодно тело мужа, но тут ее отвлек смех за спиной – жуткий, нечеловеческий хохот. Так, рассказывают, леший хохочет в лесу, с присвистом и подвыванием.

Правена зажмурилась… и вдруг всю избу сотряс удар грома. Откуда гром – только что было ясное, тихое утро. Обхватив руками голову, она согнулась, невольно пытаясь спрятаться…

Раздался петушиный крик. Правена вдруг обнаружила, что сидит на лежанке и выпученными глазами таращится перед собой, но ничего не видит, а сердце бешено колотится в груди.

Не сразу она пришла в себя настолько, чтобы оглядеться. Петух закричал снова, от этого повторного крика прояснилось в глазах и в мыслях. В избе никого – только она и дитя у нее под боком, а челядь, Кокора и Долица, в эту пору спят в хлеву на сене. Долица, видать, уже корову подоила…

Правена оглядела пол – ничего