Ионатан повторил со всей решительностью — насколько он вообще был способен выглядеть решительным:

— Только помни, что я ничего тебе не обещал.

Так вот и случилось, что ежедневно около шести часов проводил Ионатан в гараже, занимался повседневным обслуживанием и самым необходимым мелким ремонтом тракторов. Большинство сельхозмашин застыли в неподвижности, погруженные в глубокую зимнюю спячку под навесом, крыша которого то и дело громыхала под порывами ветра. Промерзший металл отвечал ледяным ожогом на любое прикосновение. Масло сгустилось и почернело. Стекло на всех приборах покрыла матовая изморозь. Кое-где заметны были усталые попытки прикрыть какой-либо особо чувствительный агрегат обрывками грязных, пропылившихся мешков. Только сумасшедший мог бы отважиться разбудить эти чудища, погруженные в мрачные сны, и чем-то досаждать им. Пусть спят себе спокойно на своих лежбищах, решил Ионатан, а меня сюда привели только холод и дождь. Еще немного…

В десять утра, топая по лужам, он шел из гаража в слесарную мастерскую, пил там кофе в обществе хромого Болонези и просматривал спортивный раздел в газете.

Этот Болонези, работавший в кибуце по найму, был уроженцем не Италии, а Триполитании. Высокий, сутулый, смуглый человек, с лицом заросшим щетиной. Одно ухо у него было рассечено и походило на загнивающую грушу, которая, казалось, вот-вот сорвется с ветки и, упав, разлетится на куски. От него всегда попахивало араком. Было ему где-то лет пятьдесят пять. Жил он бобылем, в бараке, одна половина которого когда-то использовалась под сапожную мастерскую, а вторая и поныне раз в месяц превращалась в парикмахерскую. Пятнадцать лет просидел он в тюрьме за то, что раскроил топором голову невесте своего брата. Дело это было темное, ни один человек в кибуце не знал подробностей, высказывались разные догадки, порой довольно-таки страшные. Лицо Болонези постоянно хранило такое выражение, будто именно в эту минуту во рту у него нечто несъедобное, проглотить никак невозможно, а выплюнуть не позволяет то ли страх, то ли вежливость. Судом Болонези был приговорен к пожизненному заключению, но потому ли, что во время своего пребывания в тюрьме он начал ревностно исполнять все религиозные заповеди, или по иной какой-то причине, президент Израиля Ицхак Бен-Цви решил помиловать его. Комитет помощи вернувшимся к вере отцов осужденным поручился за Болонези, направив рекомендательное письмо в секретариат кибуца. Так он был принят на работу в слесарную мастерскую, и ему выделили комнату во вросшем в землю старом бараке, крытом листами толя.

Люди в кибуце воспринимали Болонези по-разному. Одно верно: поселившись здесь, Болонези перестал исполнять строгие предписания религии, все свое свободное время начал он отдавать вязанию, которым виртуозно овладел во время заключения, и дети кибуца ходили в связанных им свитерах и жилетах. Да и вещи посложнее, по последней моде, бывало, создавал он для молодых кибуцниц. Из своей зарплаты покупал он такие журналы, как «Бурда», чтобы познакомиться с новейшими веяниями моды. Говорил он мало, в голосе его было нечто женственное. На вопросы отвечал очень осторожно, словно опасаясь запутаться или поставить в неловкое положение спрашивающего. Однажды, когда лил сильный дождь, сидя в слесарной мастерской за утренним кофе, спросил его Ионатан, не отрывая глаз от спортивной газеты:

— Послушай, Болонези, что это ты все время на меня смотришь?

— А ты погляди на свой ботинок, — сказал итальянец, почти не разжимая губ, но с какой-то особой мягкостью, — ботинок твой порвался так, что вода заходит внутрь. Дай я тут же сделаю порядок, а?

— Пустяки, — ответил Ионатан, — не имеет значения. Спасибо.

И вернулся к спору, разгоревшемуся между двумя спортивными комментаторами по поводу финального матча на кубок страны. Еще минуты две-три он, перевернув страницу, читал о прославленном футболисте (враче-ортопеде по профессии), который, прибыв из Южной Америки, присоединился к иерусалимской команде «Бетар». Вдруг Болонези заговорил все с той же мягкостью.

— Если я не сделать, никто не сказать спасиба, — горестно уговаривал он. — За что просто так сказать мне спасиба?

— За кофе, — сказал Ионатан.

— Проливать еще?

— Нет, спасибо.

— Вот, пожалуйста, что это? Опять говорить спасиба за ничего? Зачем говорить? Нет проливать — нет спасиба. И чтобы друг не будет сердиться…

— Все в порядке, — сказал Ионатан. — Кто же тут сердится… Не мог бы ты немного помолчать, Болонези, и дать мне спокойно почитать газету?..

А про себя добавил, как заклинание: не уступать на сей раз не уступать только не уступать невозможно всегда уступать и вечно молчать. Этим вечером. Еще сегодня вечером. Или, самое позднее, завтра вечером.

После полудня, закончив работу в гараже, вернулся Ионатан домой, зажег керосиновый обогреватель и, ополоснув лицо и руки, уселся в кресло, укутав ноги в шерстяной плед, поскольку было холодно. Один, в ожидании Римоны, он разложил на коленях утреннюю газету и принялся читать ее. Время от времени то или иное сообщение задевало его за живое. Президент Сирии Нур эд-Дин аль-Атаси и министр иностранных дел этой страны Юсуф Зуиян — оба врачи по профессии — выступили перед огромной возбужденной толпой народа в городе Тадморе, призывая огнем смести с лица земли Государство Израиль. Врач-окулист Юсуф Зуиян поклялся от своего имени и от имени всех собравшихся никого не щадить — до последней капли крови, ибо только кровью можно смыть обиду и святой путь к заре справедливости лежит через море крови… В Хайфе судили подростка-араба за то, что тот, нарушая все нормы приличий, подглядывал в окно за раздевающейся женщиной в квартале Хадар-а-Кармель; обвиняемый на отличном иврите утверждал в свою защиту, что, как свидетельствует Священное Писание, царь Давид так же подглядывал за Вирсавией. Судья Накдимон Цлелихин, как написано в газете, не скрыл своего удовольствия от остроумного довода, и на этот раз юный араб отделался строгим предупреждением… На одной из внутренних страниц мелким шрифтом была напечатана заметка об эксперименте, проведенном учеными в зоопарке Цюриха: чтобы проверить, насколько глубоко погружаются медведи в зимнюю спячку, в их берлогу были направлены потоки света и тепла. Один из медведей проснулся и полностью потерял рассудок…

Но очень скоро газета выпала у Ионатана из рук, и он задремал под размеренно-протяжную мелодию дождя в исполнении водосточных труб. Сон его был неглубоким и неспокойным: он начинался, как это уже случалось, с дремотных раздумий и оборачивался диким кошмаром. Доктор Шилингер из Хайфы, заикающийся гинеколог, пользовавший Римону и посоветовавший «воздерживаться от дальнейших попыток», оказался хитрым сирийским секретным агентом… Иолек уговаривал Уди, Ионатана и Эйтана Р. отправиться добровольцами в опасную поездку в одну из северных стран по заданию службы безопасности… Они должны были поразить змея в его логове ударом топора по голове… Но все шесть пуль, которыми был заряжен пистолет Ионатана, не смогли пробить шкуру его жертвы, потому что пули эти оказались катышками из мокрой шерсти… И человек, обнажив в улыбке испорченные зубы, свистящим шепотом произнес: «Ты збую…»