Жить мне совсем не надоело. И я плотнее прижимаюсь к горячему кирпичу печной трубы, всматриваюсь в широкую панораму северной части крепости. Я даже не мог представить, что за несколько часов можно так изуродовать крепость: всюду были груды развалин, над которыми стлался сизоватый дымок, там и сям полыхали пожары. Над Центральным островом, спрятавшимся за двумя горбами валов и отделенным от нас неширокой рекой, висели космы желто-черного дыма; оттуда то и дело доносились приглушенные расстоянием взрывы и беспорядочная стрельба.

Чтобы прорваться в цитадель с нашей, северной стороны, фашистам надо было преодолеть обводные каналы, взобраться на валы, подавить два внутри-крепостных форта: Восточный и Западный и, выйдя к Мухавцу, штурмом взять мост. Задача не из легких. Видимо, поэтому и не осмеливались немцы спускаться с валов в крепость. Их фигурки были отчетливо заметны на фоне ярко-голубого неба. Значит, фашисты выбили наших из недостроенных дотов и дзотов.

Около ворот горела полуторка, захлебывался пулемет. Левее, за дорогой, ведущей от Северных ворот к Мухавцу, хорошо виден подковообразный Восточный форт, выгнутый в сторону Бреста. Около форта суетились бойцы, таща на возвышенность маленькую, словно игрушечную, пушечку.

У противоположных ворот находились казармы 125-го полка. Над ними стлался тяжелый дым, слышались выстрелы и крики. От казарм к подкове Западного форта бежали бойцы. Падали, поднимались и вновь бежали. Весь путь между казармами и фортом был сплошь устлан телами погибших.

Облака пыли, еще час назад застилавшие все, рассеялись. Листва деревьев, трава, кое-где сохранившиеся крыши домов приобрели буроватый оттенок. Казалось, что над землей пронесся самум. На зубах скрипел песок. Лица покрылись серым налетом. Евгений вытащил ослепительно белый носовой платок и ожесточенно вытер лицо. Платок сразу почернел.

Евгений этой ночью вернулся с Волги, где проводил свой отпуск. Он так и не успел добраться до своей части. Его чемоданчик был брошен на первом этаже. Я заметил, как политрук достал из накладного кармана гимнастерки какую-то небольшую фотокарточку и взглянул на нее. Чья карточка — не знаю. Только в глазах его появились теплые искорки, а губы дрогнули.

Один из бойцов, Федор, был контужен. У него дергалась левая щека. Особенно когда он собирался что-то сказать. Федор даже пытался придерживать щеку пальцами, но безуспешно. Щека не слушалась. Он злился, а щека дергалась еще сильнее.

Николай смотрел, смотрел и вдруг предложил:

— Давай я тебе тихонечко врежу по правой щеке. Может, пройдет. Клин клином вышибают!

— Ну вот еще, придумал! — огрызнулся Федя. — Такой мальчик как врежет, так фрицам ничего не останется!

Все засмеялись.

«Жив ли Володя?» — думал я, прислонившись спиной к прохладным кирпичам печной трубы.

Володя Коновалов — мой друг. Сейчас он где-то на Южном острове. Его дом находится рядом с госпиталем. Я мечтал пробраться на Центральный остров, а оттуда через Холмские ворота попасть на Южный и во что бы то ни стало разыскать Володю. Я не знал тогда, что госпиталь уже захватили фашисты.

— Наши! От Кобрина летят! — раздался крик.

Все разом повернули головы на восток, где находился Кобрин. Звено краснозвездных «ястребков» было почти над крепостью.

Откуда-то сверху на «ястребков» свалилась шестерка «мессершмиттов». Завязался молниеносный воздушный бой. И немцы и мы молча наблюдали неравную схватку: стремительные, хищные «мессершмитты» бешено вертелись вокруг неуклюжих, похожих на бочонки И-16. Воздушный бой походил на какую-то пляску смерти под голубым куполом небосвода. Наши «ишаки», так все называли И-16, уступали фашистским самолетам и в скорости, и в маневренности, и в огневой мощи. Поначалу мне казалось, что фашистские пилоты задумали немного поиграть, прежде чем начать настоящую драку. Лишь изредка мы слышали стрекот крупнокалиберных пулеметов да отчаянный рев авиационных моторов, когда истребители круто уходили вверх. Вдруг один из «мессеров» задымил и, выбросив из мотора сноп пламени, начал стремительно падать, разваливаясь на части. Ярко вспыхнул, грудой горящих обломков рухнул вниз, и наш самолет.

Два фашиста повисли на хвосте советского самолета. Мы видели длинные ниточки трассирующих пуль, потянувшихся к машине. Неожиданно другой «ястребок», преследовавший врага, резко развернулся и бросился на выручку товарища. Используя свое преимущество в высоте, он ловко пристроился в хвост фашисту.

«Ну давай! Жми на гашетки!» — хотелось крикнуть мне. Однако очереди не последовало. Летчик дал газ и пропеллером срубил хвост немца. Тот сразу же начал падать, а наш, задымив, резко пошел на снижение и вскоре скрылся за лесом. Этот таран мужественного летчика, один из первых в истории Великой Отечественной войны, свидетелями которого невольно стали защитники крепости, сразу стряхнул с нас те путы оцепенения, что принесла так неожиданно ворвавшаяся в нашу жизнь война, развеял мрачные думы, заставил лихорадочно искать возможности действовать и бороться, бороться во что бы то ни стало!

— Да, — ни к кому не обращаясь, вымолвил Евгений, — так погибают русские парни!

— А что же мы сидим, Николай? — добавил он. — Айда вниз! Надо узнать, кто еще есть в соседних домах. А вы ведите наблюдение и ждите нас.

Они отсутствовали около часа. Известия принесли, прямо скажем, не из радостных. Большинство командиров и членов их семей, проживавших в наших восьми корпусах, пбгибли в первые минуты артналета, так и не узнав, что стряслось. Одних завалили обрушившиеся стены домов, других сразили осколки. В одном из крайних домов Евгений с Николаем встретили секретаря партбюро 333-го полка старшего политрука Почерникова с раненой женой. Оба их ребенка погибли…

— Кремень, а не человек старший политрук, — нахмурил брови Николай, — не пал духом! Сколотил небольшую группу, и у них есть оружие. Так что они держат оборону со стороны Северных ворот, а наше дело — западная сторона…

— Что это? — прервал я его, заметив неподалеку от Западного форта какие-то странные серо-зелено-желтые пятна. Они медленно приближались к нашим домам.

— Товарищ политрук, смотрите!

— Фашисты в маскировочных костюмах! — зло выдавил из себя Евгений, и на его лбу прорезалась упрямая глубокая складка… Политрук сразу посуровел и теперь не казался мне таким уж молодым.

— Всем на второй этаж! — коротко бросил он. — Подпускать ближе! Патроны беречь!

Гитлеровцев было десятка два. Они веером рассыпались, беря наши дома в клещи. Это были первые фашисты, которых я увидел. Сердце мое сжалось. Дрожь пронзила все тело с головы и до кончиков пальцев. Я почувствовал, как зубы начинают противно постукивать. Это был страх! Самый обыкновенный животный страх.

Странно, но как только