в самый последний момент у Мухавца, и тогда напрасно будут ждать нас тетя Паша, и смешная девчурка Томка с торчащими, словно рожки, косичками, перевязанными огромными красными бантами, и раненые бойцы, для которых вода — жизнь.

— Не бойся, Леня! — треплет меня по голове Евгений. — Все будет в порядке. Мы еще с тобой в футбол погоняем в следующее воскресенье. Дай только немецких гадов отогнать.

— А я и не боюсь, — обиженно бурчу я, хотя на самом деле страшно покидать дом и ползти в кромешной тьме, разрываемой ярким светом прожекторов.

— За мной! — раздался тихий голос политрука, и он первым шагнул в темноту. За ним Николай. Оба вооружены до зубов — за поясом гранаты, в руках пистолеты. У нас троих оружия нет, зато за спиной вещевые мешки с фляжками и бутылками, обернутыми мягкой материей, чтобы не звякали при движении. А оружия нам не надо. Если нас обнаружат, то оно все равно не поможет. Нам надо побольше принести воды.

Я должен идти третьим. С трудом заставил себя оторваться от стены дома и двинуться вперед. Душный, горячий воздух облепил со всех сторон. У меня появилось такое ощущение, словно это не воздух, а вата. Ее нужно разводить руками, чтобы двигаться вперед. С трудом я различил впереди, шагах в пяти, фигуру Николая и, прижимаясь к ограде палисадника, бросился за ним. Сзади слышалось прерывистое дыхание бегущих бойцов. Это придало мне бодрости. Вот и кончились палисадники с жасмином и пахучими цветами. Их аромат перебивал даже горькие запахи гари.

Передохнув, двинулись дальше. Еще метров двести нас прикрывали деревья. Мы осторожно перебегали от ствола к стволу, выбирая такие моменты, когда потухал луч прожектора или гасла повисшая в небе осветительная ракета. Но и эта защита осталась позади. Далее — совершенно открытое пространство, все изрытое воронками. В километре от нас возвышается вал, на котором засели три немца с пулеметом. Если они заметят нас, то конец — перестреляют.

— Держаться ближе друг к другу, — слышу я шепот политрука. — Вперед!

И он, извиваясь своим сильным гибким телом, держа в левой руке пистолет, а в правой гранату, начинает ползти к валу. Николай хлопает меня по плечу, и мы ползем следом. Далекие всполохи разрывов иногда вырисовывают в темноте вал — цель нашего пути, и тогда я отчетливо вижу подошвы сапог Евгения и удивляюсь, почему так ярко поблескивают подковки, будто они сделаны не из железа, а из драгоценных камней. Но вскоре это перестает удивлять меня, и я чувствую, как вещевой мешок с фляжками, о котором я почти позабыл, будто наливается свинцом, становится все тяжелей и тяжелей, придавливая меня к земле. Звонко бьется сердце.

Я пугаюсь, что это громкое биение услышат фашисты там, на валу, и на мгновение замираю. Набираю раз, другой полную грудь воздуха, пытаясь заглушить предательский грохот сердца, и вновь начинаю ползти. Вначале вытягиваю вперед левую руку, подтягиваюсь, затем с величайшей осторожностью — правую. И так — сотни раз подряд. Мускулы наливаются чем-то горячим, затем начинают деревенеть. Мне кажется, что путь наш ведет в бесконечность и мы ползем уже целую вечность, а я уже не человек, а автомат, который должен по очереди вытягивать то одну, то другую руку и ползти, ползти, ползти…

Когда вспыхивает в небе ракета или пробегает луч прожектора, я привычно, как и другие, замираю, плотнее прижимаясь к земле. В эти мгновения хочется втиснуться в нее поглубже, зарыться словно крот. Но вот тьма вновь обступает нас, и мы продолжаем свой путь. Каждый из нас знает, что малейшая неосторожность или случайность — по земле замечутся ослепительные лучи прожекторов, и тогда, как бы плотно ни прижались мы к земле, нас обнаружат, и с вала ударит вражеский пулемет.

Всему приходит конец. Пришел конец и нашему пути. Прибрежный вал высокой черной горой неожиданно вырос перед нами, круто уходя вверх. Теперь мы были в безопасности, находясь в «мертвой зоне». Если бы немецкий пулеметчик и начал стрелять, то пули пролетали бы над нашими головами, вгрызаясь в землю метрах в тридцати позади нас. Несмотря на это, Евгений приказал всем забраться в глубокую воронку, чтобы немного передохнуть перед решающей минутой. Если Николай с политруком сумеют незаметно вскарабкаться по крутому склону и уничтожить гитлеровцев, то половина дела будет сделана. Нам троим надо будет как можно быстрее добежать до берега, находящегося метрах в пятидесяти, и наполнить фляги и бутылки бесценной влагой, которую так ждут там, в доме. Ждут ребятишки, о воде бредят раненые, о глотке воды мечтают женщины. Я уже не говорю о том, что нам самим ужасно хотелось пить. Мне кажется, что я отдал бы полжизни за один глоток прохладной вкусной воды.

Евгений с Николаем молча исчезают в темноте. Как долго тянется время?! Мне кажется, что Николай с политруком не возвратятся.

«Раз, два, три…» — начинаю я считать. Дохожу до пятой сотни, и тут где-то над моей головой раздается яростный крик Николая: «На, гады!..»

Взрыв гранаты заглушает слова. Резанули две короткие автоматные очереди, и все смолкает. Затаив дыхание мы замираем на дне воронки. Сверху кубарем скатызаются наши товарищи. Они целы и невредимы.

— Ребята, — говорит политрук, — вы давайте быстрее за водой, а мы полезем наверх, соберем уцелевшее оружие.

Я бросаюсь к реке, спотыкаюсь на самом берегу и растягиваюсь на мокром песке, около самой воды. Подтягиваясь на руках, проползаю еще пару шагов и по самую грудь окунаюсь в тепловатую воду. Вода журчит где-то за воротом рубашки, и это журчание звучит для меня самой прекрасной музыкой, которую я когда-либо слышал в жизни. Я поднимаю голову, ощущая, как вода тяжелыми каплями падает с волос, стекая по лицу. Отдуваюсь. Вновь погружаю голову в воду — пью и пью. Мне кажется, что если бы не надо было возвращаться, то я выпил бы весь Мухавец. Вскоре мой живот надувается как барабан, и тут я вспоминаю, что надо набирать воду во фляги и бутылки. Когда все готово, перекидываю тяжеленный вещевой мешок с посудой через плечо и, едва волоча ноги, выбираюсь на берег. Здесь меня уже ждут. Николай забирает мою ношу и вручает мне немецкий автомат: «Бери, а воду понесу я». Он забрасывает мешок за спину, подхватывает правой рукой ящик с трофейными гранатами, и мы, все пятеро, пускаемся в обратный путь…

Радостными возгласами встретили нас в доме, который, как оказалось, мы покинули три часа назад. Женщины жадно схватили