Коля не был жадным мальчишкой, он с удовольствием катал приятелей на раме и багажнике, а за жвачку или почтовую марку так и вовсе мог расщедриться на круг по двору. «Урал» мальчишки затюнинговали по последней моде – белыми, оранжевыми и красными катафотами, спицы обмотали разноцветной проволокой, а на руле красовался кусок гофры непонятного происхождения.

Три прекрасных летних месяца пролетели как один день. Колю не интересовала рыбалка и купание в реке, с утра до вечера он не слезал с велосипеда. Бряканье ключей в сумке за сиденьем было для него лучшей музыкой, а запах мазута на руках от велосипедной цепи – самым приятным на свете ароматом. Коля забывал поесть, забывал про мультики, Коля был счастлив.

Но вместе с осенью в жизни мальчика появились заботы. Школа, продленка, а еще у Коли заболел дедушка. Каждый вечер они с мамой садились на велосипеды и ехали навещать его на другой край поселка. Старое здание больницы было двухэтажным, с деревянной лестницей. Велосипеды они парковали за ней. Каждый раз, расставаясь со своим конем, Коля переживал, но, казалось, напрасно.

Поездки продолжались неделю. Дедушка пошел на поправку, и этот их с мамой визит был последним. Коля весело спускался по лестнице – он был рад, что дедушка наконец-то вернется домой. Внизу он машинально свернул за угол, протянул руку, да так и замер – старенький мамин «Аист» был на месте, а его «Урала» не было!

«Украли!», – Коля с ревом бросился на улицу. В надежде увидеть злоумышленника, он покрутил головой по сторонам, но в этот поздний час не промелькнуло ни одной тени, да и фонарей на весь поселок было штуки три, кого тут разглядишь. Мама пыталась успокоить расстроенного сына, но это было бесполезно. Пообещать купить ему новый велосипед она не могла – на этот они с папой копили целый год. По дороге домой Коля всхлипывал, сидя у мамы на багажнике. Ехали они медленно, и на половине пути Коля неожиданно спрыгнул и побежал.

«Стой, гад, ууууууубью!», – мальчишка с ревом бросился на мужчину, схватив его за рукав. Когда мама подъехала, радостный всхлипывающий Коля уже сидел на своем велосипеде, а вора простыл и след. Как мальчик в темноте узнал свой велосипед и смог испугать взрослого сильного мужчину, для мамы было загадкой. Коля до окончания школы был неразлучен со своим «Уралом». Он, кстати, до сих пор стоит в сарае родительского дома.

– Николаич, совет нужен, – молодой высоченный парень вытер мазутные руки об грязную тряпицу и отшвырнул ее в сторону, после чего направился из гаража, позвякивая гаечными ключами в кармане брюк.

– Приветствую, Валера! Спрашивай.

– Да клиент жалуется, что подогрев зеркал на машине не работает, а мы одно разобрали и даже проводов не нашли…

– А, это тот четырехлетний «Хёндай»? Так в его комплектации подогрев в принципе не предусмотрен, удивительно, что за столько лет его хозяин только сейчас это заметил… Я позвоню ему сам, не переживай. А как с тем «Ниссаном», разобрались?

– Да, Николаич, починили, дело было в масляном насосе.

– Ну, хорошо, вы с Лёхой толковые парни.

Николай Николаевич посмотрел в след Валере – все-таки хороших механиков он нанял в свой автосервис.

Черный новенький «БМВ» замигал фарами. Николай улыбался, словно тот мальчишка, любуясь на блестящий новенький «Урал» на берегу сельской речки. Каждый раз, открывая дверь своего автомобиля, он вновь и вновь возвращался в памяти в то летнее утро, когда он рассекал по окрестным дворам и наслаждался скрипом нового сиденья.

Кристина забралась в вагон, шумно отдуваясь, огляделась по сторонам в поисках свободного места. Стоять не хотелось, ноги и так стонали – тяжко им было весь день носить грузное тело. Ей повезло: Кристина плюхнулась на кресло у окна, тут же влезла в необъятную сумку, достала пакет с чипсами, разорвала привычным движением и захрустела, разбрасывая крошки. Не сказать, что Кристина так уж любила эту псевдо картошку. Скорее, это был ритуал. Она и сама понять не могла, что заставляет ее каждый раз перед тем, как сесть в электричку, покупать очередной пакет. Никакого удовлетворения чипсы ей не приносили. К тому же после них жутко хотелось пить, вся куртка была покрыта крошками, а от пальцев исходил навязчивый химический запах. Но Кристина раз за разом делала это: покупала, открывала, съедала.

…Поезд замедлял ход, подъезжая к очередной станции. Колеса издавали жуткий то ли скрежет, то ли стон – будто вдруг разрыдались тысячи детских душ. На Кристину нахлынули воспоминания: этот звук был знаком ей с самого детства.

Ей приходилось ездить в садик в соседний город вместе с мамой. Всего две станции, полчаса езды, но вставать приходилось очень рано. Работы у мамы в их собственном городе не нашлось, переехать тоже не получалось, так и приходилось мотаться пять дней в неделю. Позавтракать дома часто не успевали, и каждый раз мама брала с собой то пакет печенья, то сухарики, то еще какие-то перекусы. Не есть же в электричке вареные яйца, в самом-то деле. По дороге туда Кристина вяло жевала печенья, досматривая на ходу утренний сон. По пути назад история повторялась: есть уже очень хотелось, а ведь надо было еще добраться до дома и дождаться, пока мама приготовит ужин. И снова Кристина хрустела печеньем да сухарями, вертясь на сиденье.

Ехать молча было скучно, заняться нечем. Мама сидела рядом, устало закрыв глаза. Кристина пыталась ее развлечь: болтала, рассказывала, что интересного с ней случилось сегодня в садике, выдумывала разные небылицы. Мама в ответ в лучшем случае отрешенно кивала. На робкие попытки поиграть – хотя бы в обнимашки – мама реагировала уже неприкрытым раздражением. Совала дочери очередную пачку печенья: «Помолчи». И снова молча закрывала глаза или утыкалась в окно.

Мама вообще редко с ней разговаривала. И улыбалась нечасто. В углах рта у нее привычно залегли горькие складки – лицо женщины, которая не живет, а тянет лямку.

«Неласковая ты», – говорили ей иногда, кивая на дочь, которая тянулась к матери, как цветок к солнцу в поисках тепла.

«Сыта, одета, обута, что еще надо, – отмахивалась мать. – Не до нежностей, тут бы выдюжить».

Кристина и сама со временем поняла, что ни тепла, ни ласки, ни обнимашек она от мамы не дождется. Нет, та действительно заботилась о дочери, грех жаловаться. Но смотрела всегда сквозь нее, будто не видела, погруженная куда-то глубоко внутрь себя, придавленная толщей забот и разочарований. И Кристина научилась держать себя так же отстраненно – вроде бы она здесь, а вроде бы и нет. Пакет с чипсами все так же заменял ей завтрак, а порой и ужин – она механически пережевывала горько-соленые ломтики, сидя в стонущем вагоне электрички.

Накатывала тоска – с ней Кристина познакомилась еще до того, как узнала такое слово. Сперва это было просто странное чувство: будто хочется плакать, но вроде и не о чем, и очень жалко себя, но непонятно, почему. Рассказать об этом Кристина не умела. Да и некому было.

А иногда серое чувство разбавляла зависть. Это случалось, когда вместе с ними в вагон заходила другая девочка, на вид – ровесница Кристины. Тоже вместе с мамой. Всю дорогу они сидели голова к голове. Иногда смеялись чему-то вместе – мама тихонько, а девочка – звонко, как умеют смеяться только счастливые дети. По дороге домой мама учила девочку буквам, а та читала стихи про зверей. Точнее, не читала, а декламировала наизусть – читать она еще не умела, только делала вид, водя пальцем по строчкам. Кристина до сих пор помнила один из этих стишков: