«Кстати, поздравляю со свадьбой!», – крикнула она и закрыла за собой дверь.

С приближением каждого Нового года Марина кисла. Пока родители всех остальных детей в группе делились планами, кто кем нарядит своего малыша на утренник, ее мама тоже становилась только мрачнее день ото дня. «Мариночка, а ты кем будешь?» «Никем!» – классический диалог с воспитательницей. Те так и не привыкли, пугались детской непонятно откуда взявшейся агрессии. Родители нелюбви Марины к утренникам тоже не разделяли. Каждый год ее наряжали то снежинкой, то елочкой, вели сквозь ледяное темное утро в садик – веселиться. А там могли заставить не только хоровод водить, но вообще страшное делать – танцевать, например, или рассказывать глупые стишки. Что может быть ужасней, Марина и представить себе не могла.

Не сказать, что Марина всегда была мрачным унылым ребенком. В остальное время, пока не замаячит близкий Новый год, она любила и пошалить, и вытворить что-нибудь шкодное: раскрасить вместе с подружкой лица акварельными красками и перепугать родителей, переодеться в мамину кружевную комбинашку, увешаться бусами и петь в расческу – не хуже Аллы Пугачевой, как ей тогда казалось. И песни сама сочиняла, которые забывала сразу же после того, как они были спеты. В общем, нормальный ребенок. Только с Новым годом и утренниками что-то пошло не так. Почему Марина их так ненавидела, никто не знал. Наверное, сейчас такое отношение к праздникам назвали бы цинизмом. Но не называть же циником четырехлетнего ребенка, правда?

В школе ничего не изменилось. Все те же дурацкие хороводы вокруг облезлой елки, да еще и по выходным, когда можно было бы с полным правом сидеть дома и наслаждаться предвкушением каникул. Приходилось через силу брести в школу, в холодный актовый зал с промерзшими окнами – стекла были покрыты морозными узорами снаружи и обклеены бумажными снежинками изнутри. Актовый зал Марина вообще ненавидела. Мало того, что в дурацком карнавальном костюме там было адски холодно, так еще и накануне утренников приходилось намывать его всей школой – драили все вплоть до плинтусов чуть ли не зубными щетками. Чтоб ни сантиметра не пропустили – за этим строго следила классная руководительница. «А это кто за тебя отмывать будет? Пушкин?» – под требовательным взглядом из-под очков второклашки съеживались, и старательней прежнего полировали крашеные стены.

Гвоздь программы – полинялый Дед Мороз в стоптанных валенках. «Ну а ты что мне расскажешь, деточка?» – наклонялся он, и перегаром сдувало кудряшки с детского лица. Марина шарахалась и мямлила что-то про родившуюся в лесу елочку.

«А теперь давайте все вместе позовем Снегурочку!» – в голосе Деда Мороза сквозило облегчение: натужное веселье шло к концу, скоро можно будет стянуть клочковатую бороду и расслабиться, сидя в теплой каморке вахтерши.

У Снегурочки из-под парика с белыми косичками торчали оранжевые пряди, крашеные хной. На задорную юную внучку волшебника она ну никак похожа не была. Скорей, на умученную полугодовыми контрольными Марью Федоровну из параллельного класса. На вид «внучке» было лет двести, и утренники, похоже, сидели у нее в печенках. Марина смотрела на Снегурочку угрюмо, Снегурочка на нее – с отвращением.

Несмотря на объявленную молчаливую войну утренникам, мама из года в год с энтузиазмом придумывала для Марины костюмы и тащила ее в сад, а потом в школу. Костюмы всегда делала сама – купить-то было негде, время какое на дворе. Обычных колготок-то без боя не купишь. Мама даже в индийское сари Марину как-то завернула в надежде, что дитя проникнется идеей маскарада – тогда все засматривались «Танцором диско» и фанатели по Болливуду. Дитя не проникалось – каждый раз Марина брыкалась, на утренник ее тащили с боем. Дома ей было гораздо интересней, ведь там есть книжки, диван, теплое одеяло и кот.

Последний утренник был в пятом классе. Вот тогда-то Марина и отвоевала свое право не кружиться в хороводах с десятками других зайчиков и снежинок. Ударно объевшись мороженого накануне, Марина слегла с ангиной. И была абсолютно счастлива: ее наконец-то оставили в покое. Она даже горло была согласна полоскать без малейшего сопротивления – чего не сделаешь ради того, чтоб спокойно дома посидеть. Родители ушли на работу, а Марина с удовольствием завернулась в теплое одеяло и залегла в кровать с книжкой. Она от души злорадствовала над теми, кто сейчас топает по морозу в школу, наряжается в костюм зайчика, марширует вокруг елки, а потом рассказывает стишки Деду Морозу в обмен на перегар и липкие карамельки.

…Марина еще раз посмотрела на фото угрюмой девочки, наряженной в костюм снежинки, сделанный из обклеенной мишурой марли. Улыбнулась, закрыла фотоальбом, взяла телефон и набрала номер шефа: «Шеф, я, кажется, заболела, давайте как-нибудь без меня корпоратив». «Ясно, ясно, не придуривайся», – снисходительно ответил шеф. Он к ее выкрутасам давно привык, на ее вечные «прогулы» корпоративов смотрел сквозь пальцы. В конце концов, никто так не умел закатить внезапную вечеринку без повода, как Марина, боевой дух в отделе такие тусовки поднимали даже круче, чем пафосные корпоративы. Да и работник она хороший, не увольнять же ее за нелюбовь к выходам в свет, в самом-то деле. Марина положила трубку, удовлетворенно вздохнула, потянулась и счастливо улыбнулась. «Люди не меняются», – пробормотала она, обняла кота и открыла недочитанную книгу.

Раз, два, три… Юля остановилась на пороге. Входить в большую комнату, где стоял телевизор, ей больше сегодня было нельзя. Нет, родители не запрещали девочке смотреть любимые программы – как раз сейчас она услышала знакомый голос Михаила Ширвиндта – начиналось Дог-шоу «Я и моя собака». Входить в гостиную запрещало что-то в ее голове, какой-то голос, и это что-то мучало ее по-настоящему.

Все началось около года назад, когда родители наконец-то разрешили завести собаку. Первого, Филю, Юля долго выпрашивала. Этого толстопузого, рыжего пса она гордо обменяла на шоколадку, когда тому едва исполнился месяц. Целую неделю Юля не могла поверить в свое счастье. Сначала она даже не решалась поиграть со щенком, взять его на руки. Она подходила к вольеру, где его поселили и часами наблюдала, как он треплет мячик. Ей нужно было время, чтобы осознать – теперь у нее есть самый настоящий собственный пес. А через неделю у Юли стало две собаки. Как-то утром во двор пришел щенок – девочка, черная, ни одного белого пятнышка, с карими глазами и завитком-хвостиком. В ней определенно было что-то от лайки. Весь день ребята играли с ней и даже успели назвать Найдой. Юля подумала, что она чья-то. Но когда пришло время расходиться, Найду никто не забрал. Родители решили, вольер большой, вдвоем щенкам будет веселее, и разрешили забрать собаку.

Юля возилась со щенками с утра до вечера, учила по команде сидеть, лежать и давать лапу. Она мечтала попасть на телевизионное шоу, и как минимум, пройти в финал. А потом наступила осень. После школы, Юля сначала забегала к вольеру, где жили собаки. Филя и Найда виляли хвостами, отталкивая друг друга от ее маленьких ладошек и наперегонки, старались лизнуть в лицо. От них пахло щенками – одновременно псиной и молоком, каким-то теплым нерезким запахом, который невозможно забыть, если ты любишь собак, особенно когда тебе одиннадцать лет.