этот факт еще долгое время напоминал, откуда «есть пошла прусская земля». Можно сказать, что Кенигсберг – это прусская Москва.

А что же насчет земельных приращений? Фридрих, человек осторожный, воевал только в самом крайнем случае. Его первая беседа с царем носила характер взаимного зондажа. Началась она с объятий, а продолжилась за венгерским вином. Государи весело болтали и провозглашали тосты – в известной степени дежурные – за всех, кто сражается против Турции.

Нападать же на сильную Швецию Фридрих III откровенно опасался: как бы чего не вышло? По правде сказать, пока что его больше беспокоили вопросы обороны, ведь в это время престол в Стокгольме, приходя на смену умирающему отцу, собирался занять молодой, активный и воинственный Карл XII. А вдруг он вздумает расширить шведские владения в Европе? Хозяин Кенигсберга предлагал русским заключить союзный оборонительный договор, вступающий в действие в случае, если одна из держав подвергнется нападению. Но Россия в то время еще вела войну с Турцией и пока не имела сил сражаться на двух направлениях. Поэтому Петр не хотел связывать себя договором, по условиям которого ему пришлось бы воевать раньше, чем он окажется готов. Как быть? Царь, желая поддержать завязанные отношения, ловко схитрил. «…Петр предложил не включать в письменный текст статью о союзе, но договориться об этом устно, закрепив союз только словесным обещанием», – писал об этом историк Николай Молчанов.

Хотя это выглядело неплохим решением, но, скорей всего, Фридрих оказался несколько разочарован. Кроме того, русские послы уклонялись от целования руки правителя, поскольку подобная почесть полагалась только королям: это тоже могло уязвить самолюбивого Гогенцоллерна. Курфюрст/герцог демонстрировал к Петру явное расположение и велел показать царю свои корабли, но вскоре выяснилось, что дружелюбие все же имело предел. Когда чуть позже в Пиллау царь праздновал именины и ожидал в гости своего нового друга, Фридрих внезапно не приехал – прислал вместо себя дипломатов. Досада Петра сказалась на отношении к посланцам правителя Пруссии. В их присутствии царь раздраженно бросил Лефорту: «Курфюрст добр, но его советники – черти».

И все же в Кенигсберге Петр, пожалуй, понял главное. Фридрих не готов нападать на Швецию, но он заинтересован в ее ослаблении и не будет мешать его планам. Отчетливо антишведский союз России и Пруссии оформился только после Полтавской битвы. 22 ноября 1709 года в Мариенвердере монархи заключили договор, по которому Пруссия обязалась не предоставлять шведам свою территорию для прохождения войск. А в 1714 году уже преемник Фридриха, скончавшегося годом ранее, его сын Фридрих Вильгельм, наконец вступил в Северный союз, объявив войну слабеющей Швеции. Не прогадал – в итоге к его королевству отошли Штральзунд и Передняя Померания с городом Штеттином и островами Узедом и Волин. Приобретения скромней, чем у Петра, но тоже неплохо.

Именно с первыми прусскими королями партнерство Петра оказалось наиболее удачным и принесло взаимную выгоду. Кстати, отношения эти поддерживали оригинальные дипломатические подарки государей друг другу. Королевский скипетр Фридриха украсил большой рубин, презентованный ему Петром во время первого визита. А наследнику своего высочайшего приятеля – Фридриху Вильгельму – царь посылал высоченных русских солдат, потакая его причуде брать на службу в собственный его величества полк пехотинцев не ниже одного метра восьмидесяти восьми сантиметров. Эти так называемые потсдамские великаны составляли разительный контраст с самим королем, рост которого едва ли достигал метра шестидесяти сантиметров.

Впрочем, Фридрих Вильгельм тоже сделал Петру поистине царский подарок: в 1716 году он преподнес ему знаменитый янтарный кабинет, который в России позже доработали и превратили в Янтарную комнату. Во время Великой Отечественной войны нацисты подарок отняли и вывезли реликвию в Третий рейх, где она и сгинула – кстати, возможно, что в Кенигсберге. Иные следопыты до сих пор пытаются ее здесь найти.

Однако все это будет позже, а каким же был дипломатический итог пребывания царя в Кенигсберге в 1697 году? Хотя трактат о дружеских отношениях России и Пруссии, заключенный тогда, – это скорее декларация, но кое-что имевшее важное практическое последствие там тоже было. Речь про пункт о содействии курфюрста русским «волонтерам», посланным за границу «для науки». Впитывая знания сам, царь раздумывал о том, что и другим боярам-дворянам тоже было бы неплохо поучиться уму-разуму. Первым из российских студентов Альбертины стал Иван Лаврентьевич Блюментрост, из которого вырастет знаменитый врач, лейб-медик Екатерины I и организатор прообраза современной поликлиники – лечебницы для приходящих больных при Московской придворной аптеке.

Но не только русские студенты поехали учиться в Кенигсберг: в новую столицу России потянулись ученые – выпускники местного университета. Здесь кое-кто гневно скорчит лицо – вот они, иностранцы, понаехавшие в Русь-матушку, – и будет не прав. Многие из «понаехавших» иностранцами были недолго. Потом они обрусели, посвятили свою жизнь служению России и внесли важный вклад в укрепление империи. Наиболее яркий пример – действительный член Петербургской академии наук Христиан Гольдбах. В истории математики он остался как автор проблемы Гольдбаха – гипотезы, что каждое четное число больше четырех может быть представлено как сумма двух простых чисел. Но этот «варяг» знаменит и как лидер так называемого черного кабинета – службы криптографии российской разведки – при Елизавете Петровне. Именно он дешифровал депеши французского шпиона маркиза Шетарди, который плел интригу против императрицы и хотел полностью подчинить ее влиянию Парижа. Шетарди – остроумный кавалер, красавец и донжуан (именно он, кстати, впервые привез в Россию шампанское) был по сердцу веселой дочери Петра. Но расшифровки Гольдбаха, в которых открылось истинное лицо этого ловкого агента, привели царицу в ярость. Шетарди оказался настолько недалек и нагл, что умудрился в своих донесениях глумливо отозваться о… нравах императрицы. Вы сами можете представить, что было дальше. Его как следует поучили манерам и выслали из России. А Гольдбах за отличную службу получил щедрую награду в тысячу рублей – сумма колоссальная. В общем, знаменитый математик из Кенигсберга – хороший претендент на увековечивание его памяти в современном Калининграде.

Ну и еще одно: неофициальное, но важное. Именно в Кенигсберге впервые была сформулирована мечта царя иметь свой большой город у моря. Петр увлеченно и немного наивно расспрашивал горожан о глубине реки Прегель, на которой стоит Кенигсберг-Калининград. Ему отвечали, что возле дома Негеляйна глубина составляет около девяти метров. Петр в свойственном для него духе печалился, что город принадлежит не ему, и говорил: «Я бы сделал здесь военную гавань». Зато современное положение дел его бы точно обрадовало. Сегодня на набережной Петра Великого в Калининграде работает Музей мирового океана: там пришвартованы уникальные корабли, в том числе бывший флагман экспедиционного флота СССР – научно-исследовательское судно «Витязь». Именно с его борта в Марианской впадине была установлена максимальная океанская глубина – одиннадцать километров двадцать два метра, а еще открыто тысяча сто семьдесят шесть новых морских животных и растений. Петр, который на берегах Прегеля только обдумывал создание русского флота, пришел бы от этого в восторг. Вот уж поистине «Небываемое бывает»![7]

Жители Кенигсберга остались царем довольны. Ладно, может быть, не все, иные упоминали его грубость и вспыльчивость, но русский царь как минимум не выглядел диким варваром, пожирающим младенцев верхом на медведе. Историк Александр Брикнер отмечал:

«Петр в Кенигсберге произвел вообще чрезвычайно выгодное впечатление. Хвалили его оживленную беседу; воспроизводили некоторые из его замечаний и отзывов о разных предметах. Он оказался искусным трубачом и не менее искусным барабанщиком…»

Про посещение прусской столицы русским царем осталось несколько международных анекдотов, которые далеки от достоверности, но передают впечатление, оставленное Петром в Кенигсберге. Тут и его страсть ко всему, что связано с морем, и не вполне светские манеры, и любопытство, проявляемое ко всяческим механизмам.

Так, журнал Calcutta Review в конце XIX века сообщал читателям:

«Однажды на улице молодой царь встретил знатную немку, носившую эмалированные золотые часы, чудо искусства, совершенно неизвестное московскому государю. Хотя он прежде никогда не видел эту даму, но остановил ее на улице, схватил часы, открыл их и несколько минут рассматривал в совершенном молчании. Затем возвратил часы женщине, поклонился и ушел все также молча, размышляя над увиденным».

Другие легенды из той же публикации сообщают, что Петр обошел все мастерские Кенигсберга и настойчиво расспрашивал местных ремесленников о премудростях их труда. В восторг царя привел один местный столяр, научивший его