Собрал я вас на той давней могиле,

Кому принесу эту дань я?

В скромный букет цветки соберу я,

Лентой его украшу,

В широкие земли путь укажу я,

Там семьи, близкие нашим.

Может, и вспомнит о матери дочка,

Дух материнский почуяв,

Может, найдется далекий сыночек,

Сердцем услышит родную.

Клад

I

На пригорке, между буков,

храм построен с башней низкой,

с башни разносились звуки

лесом к деревеньке близкой.

То не колокола пенье,

что терялось в отдаленье, —

била грохот деревянный

созывал к молитве ранней.

Из деревни к Божьей славе

вверх идет толпа людская,

люди, что боятся Бога,

Христа муки воспевают.

В храме грустно, голы стены,

алтарь с покрывалом черным,

Христа страсти незабвенны

воспевает хор церковный.

Что же там в лесу белеет,

в лесу черном, за рекою?

То крестьянка поспешает,

малыша обняв рукою,

торопливыми шагами,

в лучшем праздничном наряде,

быстро к речке приближаясь,

с драгоценной своей ношей

бежит, к берегу спускаясь,

поспешает к службе Божьей.

Тут, вблизи лесной сторонки,

костел высится над нею,

крепко детские ручонки

обнимают мать за шею.

Ветерок легонько веет,

из костела слышно пенье,

хор по-прежнему рыдает

об Иисусовых мученьях.

Пятница идет Страстная,

люди Бога поминают.

Вдоль скалы она бежала,

вдруг, глазам своим не веря,

удивленно оглянулась,

вопрошая: «Где я? Где я?»

Побежала – и вернулась,

пригляделась, обернулась.

«Что со мною? По дороге

этой столько раз ходилось,

привели куда же ноги?

Неужели – заблудилась?»

Снова встала, оглянулась,

переменам удивляясь,

очи потерев, вздохнула,

снова к храму устремляясь,

повторяя изумленно:

«Боже, что за перемена!»

Триста лишь шагов от храма,

лес закончился дремучий,

здесь лежал обычный камень,

что ж такое? Дивный случай!

Взору что ее явилось?

Почему глазам не верит?

Вместо камня появилась

тут скала с открытой дверью.

Как от веку здесь стояла!

Что же прежде не видала?

В глубине видны чертоги,

что-то светится оттуда,

и, охвачена тревогой,

тянется она, как к чуду,

к пламени, что серебрится

лунным ярко-белым светом,

чтобы вмиг перемениться,

поражая солнца цветом,

медно-рыжим цветом солнца

на закате ясным летом.

Видя это, что есть мочи

на огонь она дивится,

заслонив ладонью очи,

чудо разглядеть стремится.

«Боже, что это там светит?»

Протерев глаза рукою,

застывает пред скалою.

«Как это блестит чудесно,

что же, что это такое?»

Внутрь идти боится все же,

преступить порог не может.

И стоит, глядит на пламя,

неотрывно им любуясь,

страх тихонько отступает,

любопытство побуждает,

и она в скалу проходит,

шаг за шагом, дале, дале,

словно манит ее кто-то,

шаг за шагом, – эхо в зале

раздается из-под свода.

И чем далее, тем ярче

разгорается сиянье,

и к нему ее толкает

будто чье-то настоянье.

Блеск ей голову туманит

и, пугая, манит, манит.

Видит, видит – что там видит?

Кто-то видел ли такое?

Быть такой красы не может!

Это что-то неземное.

Двери настежь распахнулись,

зал невиданно прекрасен,

стены золотом сверкают,

потолок в рубинах красных,

и хрустальные колонны,

отражая свет, сияют,

своды, мрамор пола, арки…

Кто не видел, не поверит:

два светильника у двери,

два огня вовсю пылают,

погасить никто не властен:

левый – лунным полыхает

светом, что дарует счастье,

правый – золотом трепещет,

рыжим, солнечным, опасным.

Сребро слева, злато справа

к потолку огни вздымают,

что мощны и негасимы,

берегут и освещают

клад, от века здесь хранимый.

Встала робко на пороге,

ослепленная, застыла,

очи вниз, недвижны ноги,

но виденье сердцу мило.

И, младенца прижимая,

трет глаза рукою правой,

снова смотрит, привыкая,

к красоте той небывалой.

И, вздыхая преглубоко,

говорит сама с собою:

«Боже, видит Твое око —

целый век живу с бедою!

Нищета и голод вечно

спину гнуться заставляют,

хоть бы день прожить беспечно!

Но нужда не позволяет!

Сколько серебра и злата

в этой каменной пещере!

Горсть – и я б была богата,

к счастью мне б открылись двери!»

И стоит, и часто дышит,

разгорается желанье,

и идет, перекрестившись,

влево, к лунному сиянью.

Недоверчиво любуясь,

серебра кусок поднимет

и назад его положит,

снова слиток с места сдвинет,

но вернет на место то же?

Нет, в передник убирает

и становится смелее:

«Это Бог мне помогает,

это Он меня жалеет,

это Он мне счастье дарит,

не взяла бы – согрешила,

Ах, спасибо, Боже милый!»

Так с собою согласившись,

сына на пол усадила,

на колени опустившись,

быстро фартук расстелила,

серебро в него сгребает

и опять себе бормочет:

«Это Бог нам помогает,

это Он спасти нас хочет!»

И берет, берет без счета,

фартук полон, встать не может,

но еще нашлась работа:

больше взять платок поможет!

Но дитя мешает очень:

много ли ухватишь с милым?

И оставить клад нет мочи,

и нести его не в силах.

Серебро она уносит,

а дитя дрожит, боится:

«Мама! мама!» – слезно просит,

в страхе к матери стремится.

«Ты не плачь, не плачь, сыночек,

подожди совсем немножко,

мама скоро возвратится,