Пока кооператив строился, сперва проживали на съемной квартире – деньгами на аренду опять-таки вспомоществовал дед. Но вскоре случилась страшная трагедия (для Марии) и неприятная история (для Николая Петровича). У тещеньки, Огузковой-старшей, диагностировали рак. Как это часто бывает у простых людей, тянущих свою лямку и не озабоченных собственным здоровьем и диагностикой, впервые к врачам она постучалась, когда болезнь приобрела фатальную четвертую стадию. Несмотря на лучших докторов и лекарства (организовывала, естественно, Машенька, но и дед Кирсанов помогал), за семь месяцев теща угасла. Похоронили, от съемной квартиры отказались, перекантовывались, пока возводится кооператив, в однушке близ Ботанического. Зато потом, когда настала пора въезжать в трешку в Архитектурном переулке, Мария провернула еще одну операцию: нашла желающих разъехаться, добавила к той самой новой квартире освободившуюся материну однокомнатную – и стала обладательницей прекрасной, роскошной пятикомнатной квартиры с двумя ванными в том же самом «архитекторском» доме!

Меж тем спустили красный флаг над Кремлем. Взамен взвился революционный трехцветный штандарт. Парадигма благополучного существования менялась. В момент повсюду по Москве выросли уродливые железные ларьки, в магазинах появились продукты, включая никогда не виданные ранее в Отечестве йогурты и омары. Но вот цены! Раньше, при социализме, деньги ничего не значили, гораздо важнее был доступ к кормушке и связи. Теперь же деньги понадобились всем, и непонятно было, где их брать.

Николенька как раз заканчивал Художественный институт. В прежних, социалистических, представлениях видел он себя уже довольно обеспеченным человеком. Его ценили за быстрое, легкое перо. Он подвизался в студии молодых карикатуристов при «Московском комсомольце», печатал карикатуры в «Крокодиле», иной раз и заказ на иллюстрирование книг удавалось добыть, даже и самых денежных – детских. Но с наступлением капитализма все как-то стало линять. Гонорары задерживали, а когда они приходили, инфляция успевала превратить их в пыль. Книги стали печатать вообще без иллюстраций, голый слепой текст. Конечно, материальное ухудшение не случилось обвалом. Состояние полуработы-полузаработка длилось год, полтора, два – девяносто второй, девяносто третий годы. То что-то обламывалось, открывались новые рынки, например рекламный, то пару месяцев Николай сидел без копейки. Но и Мария продолжала трудиться, притаскивала из ресторана, как говорили в их общепитовской среде, «трофеи»: недовложенные в порции, сэкономленные продукты. Хотя и с этим становилось туже: новая дирекция наняла охрану, которая шмонала на выходе поваров и их сумки. Блистательная квартира в Архитектурном переулке стояла практически пустая: спали на старом диване, привезенном с дедовой дачи, приводили себя в порядок перед крохотным настольным зеркальцем.

В верном направлении Николая подтолкнула опять-таки Мария. Она, молодая да ранняя, еще с советских времен шуршала – дружила с нужными людьми, жила по принципу «ты – мне, я – тебе». За ласковое обслуживание в ресторане, свежие да полные порции можно было и с зубным врачом закорешиться, и с товароведом обувного магазина, и с директором типографии. В новые, капиталистические, времена эти люди никуда не делись, а иные круто взялись расти и жиреть во всех смыслах этих слов. Через них Мария и стала своего Николая двигать. А он ведь никакой работы не чурался – не мог только ее раздобыть для себя, работу.

Сначала Машка его с дагестанцем свела, который свой ресторан на Пролетарке открывал. Тот заказал (говоря сегодняшним языком) дизайн-проект. Тогда это называлось «помоги мне здесь все оформить».

– Пусть тут по стенам, – обрисовывал ему техзадание Мансур, – голые женщины раздеваются…

– Как же они могут раздеваться, если они голые?

– Ты тут мне не умничай, давай маши кисточкой.

И Николай оформил ресторан Мансура. А потом еще ему и подмосковный особняк.

И получил в результате толстую долларовую «котлету» – расчеты тогда, в начальных девяностых, велись, разумеется, черным налом да в СКВ.

Для вновь возникшего банка Ник (опять-таки по наводке супруги) делал рекламные баннеры, а потом годовой отчет.

Ректор частного вуза заказал ему портреты своей жены и дочери, а потом и самого себя.

И пошло-поехало. Буквально в каких-то три года, от расстрела Белого дома до вторых перевыборов Ельцина, с девяносто третьего по девяносто шестой, Кирсанов-внук сильно приподнялся. А потом еще на предвыборной кампании «Голосуй или проиграешь» заработал – и на плакатах, и на оформлении гастролей. Тогда на выборах платили, вообще бабки не считая – таскали, как известно, коробками из-под ксерокса.

А потом и родная матерь из Америки подтянулась на подмогу – у нее как раз очередной период просветления наступил. Стала за океаном полотна сына впаривать, выставку ему в Нью-Йорке устроила.

Короче, удалось и новую квартиру в Архитектурном переулке роскошно обставить, техникой «Миле» и итальянской мебелью, и «Мерседесы» себе и Машке прикупить, и в круиз на Карибы отправиться.

В тот период и любимый сыночек Аркаша родился, и (после смерти сначала бабки, а после и деда) стали они с братом Павлом Петровичем особняк в подмосковном Хаупе, на Рублевке, обустраивать.

Потом-то, в нулевых годах, Николай Петрович на чистом искусстве сосредоточился. Потекли заказы – когда на портреты сильных мира сего, когда на оформление загородных домов и столичных квартир. Один нувориш, к примеру, восемь деревенских пейзажей заказал – изображения в разное время года и разное время суток одной и той же своей родной деревеньки, по которой люто ностальгировал. Но начальный толчок – Кирсанов хорошо это помнил, он вообще был памятлив и на добро, и на зло – дала ему первая жена Мария.

У них с ней не то чтобы открытый брак был, но так как Николай Петрович ее не любил, то и особо не ревновал. Старался просто не задаваться вопросом, гнал от себя мысли – а какие, например, отношения связывают Марию и того Мансура, что его самым первым заказчиком стал? С чего вдруг кавказец так к нему благоволил и даже без торговли гонорар отсыпал? А ведь случались (наверняка, если задуматься) в жизни супруги и другие: коллеги по работе, шеф-повара и всякие смазливые официанты, и прочие сильные люди из того мирка, в котором она вращалась. Он ее никогда не проверял, не выслеживал, смотрел сквозь пальцы, но звоночки, конечно, были: возвращения под утро с раскрасневшейся и довольной физиономией. Взамен и Мария в его дела не лезла, держала супруга на длинном поводке. У него случались романы, но так как никого и никогда он не любил, кобелировал из спортивного интереса, то из семьи никуда уходить не хотел, всякий раз благостно возвращался к Машкиным пирогам и заботам.

Мария как ушла в декрет Аркадия рожать, так больше в ресторан не вернулась – закрыли «Асторию» на ремонт, а потом на ее месте появилась пиццерия. Подрастив Аркашу до садика, она пошла в повара в частный дом: требовалось приходить четырежды в неделю и готовить на всю семью. Потом получила место шефа в средней руки кафе неподалеку от Третьего кольца.