— А ты спроси кого из русских. Посол их уехал да оставил в Бахчисарае слугу своего, — предложил Сефер.

Через три дня во дворце великого хана стоял в низком поклоне молодой, но далеко не глупый, подьячий Козьма Лавров [персонаж реальный, но оказался подьячим в Крыму значительно позже описываемого периода, но фамилия весьма интересная]. Тохтамыша слегка передернула ситуация, что русский нарушил протокол и не приполз к хану на коленях с опущенной головой. Так кланяться, как это сделал чуть ли не ровесник самого хана, мог только полномочный посол русского царя.

«Может, он и посол, тогда московиты меня не уважают, коли такого молодого прислали, и не уведомили меня» — подумал Тохтамыш, но не изменил степень суровости своего вида, действуя по принципу, если не хочешь неловких и компрометирующих ответов, не задавай сложных вопросов.

— Представься Великому! — потребовал один из распорядителей дворцами Великого хана.

— Подьячий Козьма Лавров, великий, и полномочия мои малы. Пока государь московский, император российский, решает, кого послать к тебе, Великий хан, в посольство, я остаюсь и представляю волю государя моего, но принимать решения я не могу, лишь быстрее передать твои, великий, — ответил Лавров и стал ждать для себя самого страшного за упоминание титула «император».

Крымский хан прекрасно понимал значение слова «император». Понимал он и другое, что номинально, но Московское царство — вассал крымского. А как еще назвать государство, которое платит другой державе дань? Вопрос только: платил ли? Три года, как Москва не присылает, так называемые «поминки». Это уже большие деньги, в современных условиях — чуть меньше не треть всего наполнения казны Крымского ханства, особенно после того, как последний набег на Речь Посполитую оказался весьма спорным, можно сказать, что и неудачным.

— А, что московит? Помнят ли в Москве имя такое, как Тохтамыш? — ухмыльнулся Великий хан [тут хан намекает на то, в 1382 году хан Тохтамыш сжег Москву].

— Я знаю, великий, что в битве на, и без того славной реке Угре, где был разгромлен польский король, государь вспоминал о подвигах предков, — остроумно ответил Лавров [подьячий намекает на стояние на реке Угра, которое считается окончанием монгольского ига. Пусть тогда Крым и был, скорее союзником Москвы, но отсылка к эпизоду могла ударить по честолюбию Тохтамыша].

«На Угре гяурам проиграл хан Ахмед, в Константинополе так же сидит Ахмед. Оба неудачники. Мне бы ресурсы османов…» — подумал Тохтамыш, но в слух говорил иное.

— Передай своему правителю, что ему не следует забывать, как полыхают в пожарах дома в Москве, когда грозное ханское воинство подходит к стенам вашей столицы! — говорил Тохтамыш громогласно, чтобы присутствующие при разговоре запомнили слова хана.

«А тебе, пес, стоило бы вспомнить битву при Молодях, после которой твое разгромленное воинство бежало» — подумал Лавров, но, естественно, не стал подобное озвучивать и без того сказал многое, за что могут прямо здесь лишить жизни.

— А еще, я требую от московитов-руси, чтобы дань была выплачена в полном объеме. Половиной серебром, половиной — пушками, белым оружием, что вы забрали у ногаев и порохом. Пятьдесят пушек! — хан торжественно закончил свой спич и, не дожидаясь ответа, отправился прочь.

Уже в соседней комнате Тохтамыш обратился к своему брату:

— Что думаешь, Сефир?

— Если у нас будет много пушек, а с имеющимися, их достаточно, и, если получится обучить топчу-пушкарей… Султан сильно заволнуется. А ты проявишь благоразумие и пришлешь богатые дары. Он их примет и все будет хорошо, как при нашем отце ранее, — задумчиво говорил калга ханства.

Сефир был молод, всего семнадцать лет, однако он обладал большим умом, чаше предпочитая не воинские занятия, а книги и изучение премудростей многих восточных стран.

Между тем, молодой поросли правителей Крымского ханства не хватало опыта. Нужно поговорить со своими союзниками или врагами, понять, какие они люди и на что способны, проанализировать информацию, которая поступала бы с разных источников. Узнай Тохтамыш лучше российского императора, как и итоги прошлогодних военных компаний, то решение взять поминки с России могло быть сильно скорректировано.

— Мы будем готовить поход? — спросил Сефир.

— Из всего сказанного так и есть, поход за ясырем к московитам нужен, но в этом году уже поздно. Пока соберем всех воинов, уже будет осень и земля станет непроходимой грязью, да и холод придет. Но в следующем году… — Тохтамыш потер ладони.

Глава 2

Глава 2

Константинополь (Стамбул)

22 июля 1608 год

Падишах, султан Османской империи Ахмед I расслаблялся в объятьях той, кого он нарек «Кесем», то есть «любимая». Строптивая наложница, что сводила с ума молодого правителя, ждала своего часа и рассчитывала, что он настал. Да, оставалась главная жена султана Махфируз, но та сильно подурнела после двух родов, да и была глупа. Жена теряла свое главное преимущество — милую мордашку и великолепное тело, а более, как оказывалось, у нее достоинств и не было.

Иное дело Кесем, которая оставалась красивой, своенравной, женщиной, той, что так напоминала Ахмеду властолюбивую и, казалось, всемогущую, бабушку. А еще Кесем умела договариваться и привлекать на свою сторону людей. Вот и новый визирь Куюджу Мурад-паша дружен с наложницей султана.

— Господин! Визирь писал тебе из Анатолии? — проворковала наложница, поглаживая спину утомленного любовью султана.

Она знала, что в таком удовлетворенном состоянии, когда кончики нежных пальцев гладят господина в нужных местах, султан готов говорить и рассказывать все, не таясь. И Кесем умела и выведать информацию и, что еще важнее — воспользоваться ею. Это благодаря ей Мурад-паша оказался в нужном месте и в нужное время, да еще и сказал то, чего более остального жаждал услышать султан. Вот и появился новый визирь, который лично признателен пока всего-то одной из наложниц, но с которой господин встречается чаще остальных жительниц гарема.

— Да, он обещает разгромить мятежников и сообщает, что уже один из главарей презренных бунтарей дал мне клятву верности. Мне его методы не нравятся. Он жжет селения и уничтожает моих подданных, пусть те и оступились. Но в Анатолии был же голод и чиновники крали все дотации, которые поступали в регион, — рассказывал Ахмед [в РИ султан фактически признал свою неправоту перед восставшими, объявив, после жестких мер визиря, амнистию и отправляя помощь. Не совсем типичное поведение для султанов того времени, что, скорее говорит о слабости].

Кесем приняла к вниманию слова господина и