Тадж-Махал, изумительная раоза, грандиозный памятник любви – это не только само здание мавзолея. Оно – лишь центр сооружения. Платформа, на которой стоит мавзолей, и четыре одинаковых минарета по углам ее есть лишь часть грандиозного замысла, смело воплощенного опытными зодчими. Но Гарун вспомнил, что есть и бóльшая платформа, вмещающая не только мавзолей с минаретами, но и мечеть, есть и крытая галерея из красного песчаника. Эти сооружения сами по себе необыкновенно хороши, но зодчий выбрал для них не белый мрамор, а красный песчаник.

– Должно быть, – задумчиво проговорил Гарун, – чтобы здания как бы отступили на второй план, не затмевали мавзолея, а подчеркивали его белизну и легкость.

– О да, мудрый, хоть и юный странник. Ты многократно прав, ибо видишь глазами души.

Гарун от неожиданности вздрогнул – он так сосредоточился на зрелище, что совершенно забыл о том, что стоит посреди площади, в окружении десятков, если не сотен таких же зевак.

Вот один из них, быть может, это был местный хадим, подобный неулыбчивому и неучтивому хадиму у Врат, и ответил Гаруну на вопрос, которого принц не задавал. Ответил и продолжил для всех, кто окружил говорившего в надежде узнать чуть больше, чем видят глаза:

– Когда прекрасная Мумтаз-Махал почила, Шах-Джахан повелел соорудить над ее могилой раозу, которая охраняла бы умершую красавицу и подтверждала, что нет любви более величественной, чем то чувство, которое питал к своей жене один из последних Великих Моголов. Гонцы поскакали в соседние страны, призывая на совет мастеров. Посланцы шаха стучались в дома в Ширазе и Бухаре, Самарканде и Багдаде, Дамаске и граде Константиновом. Другие гонцы срочно, насколько это было возможно, доставили в Агру планы и изображения всех известных сооружений континента (об этом так и написано в хрониках).

Наконец совет собрался. Император хотел построить здание, равного которому в мире нет и не будет, а потому ни одно из тех, что уже высились под рукой Аллаха великого, не могло служить образцом.

Но вот решение было принято: проект зодчего из страны Хинд по имени Устад Иса избрали мудрецы, в числе которых был и сам властелин. Шах-Джахан приказал вырезать из дерева модель будущего мавзолея, и, когда она была им одобрена, началась подготовка к строительству.

Мастера чертили линии будущих куполов, чиновники собирали рабочих, в карьерах Раджпутаны выпиливались глыбы лучшего мрамора. Главные каменщики приехали из Дели и Кандагара; архитекторы Хан Руми из Стамбула и Шариф из Самарканда руководили возведением куполов, им помогал мастер из Лахора; декоративными работами ведали бухарцы и делийцы, садовода призвали из Бенгалии, каллиграфов и художников – из Дамаска, Багдада и Шираза. Однако командовал ими всеми житель Агры Устад Иса.

И когда император увидел готовый мавзолей, то решил построить для себя такой же, но только из черного мрамора. Быть может, он был бы столь же прекрасен. Возможно, рядом два мавзолея являли бы собой зрелище и вовсе необыкновенное. Должно быть, именно в гармонии черного и белого состоял замысел талантливого зодчего. Однако казна была пуста, страна истощена непомерными налогами. И второму Таджу родиться не было суждено… Перед смертью, как говорит летописец, император попросил поднести его к окну. Он взглянул на памятник своей любви и погрузился в вечный сон…

– Прости меня, почтенный, – с поклоном проговорил Гарун, – но отчего же видят черный Тадж?

– Мальчик мой, это лишь прекрасная легенда. Невозможно увидеть то, что никогда не рождалось…

«Может, и так. Однако я все же проверю это. Легенда гласит, что следует прийти сюда за миг до заката… Вот тогда и посмотрим, кто из нас прав, о скептик из скептиков!»

Верный своему решению, Гарун вечером снова пришел на площадь перед Таджем. У ворот покачивались язычки свечей, зажженных торговцами. Принц сделал несколько шагов, прошел под аркой и замер, ибо мавзолей при лунном свете являл собой зрелище поистине сказочное: голубой, он будто парил над черной землей, и большие звезды прижимались к его легким куполам…

А позади него поднимался второй Тадж, черный как смоль, но такой же невесомый и прекрасный. Тот самый Тадж, который никогда не был сооружен, явился пред Гаруном, дабы навсегда посеять в его душе любовь к сказке и веру в чудо…

Всего несколько мгновений длилось это наваждение. Затем реальность вновь вступила в свои права: стал слышен разговор людей за спиной; кто-то торговался о цене на церемониальные свечи, так украшающие водную гладь, кто-то уже клялся «жизнью своей матери»… Но очарование виденным все не исчезало.

Однако нескольких слов за спиной было довольно, чтобы разум, и без того измученный загадками, возопил о пощаде. Ибо Гарун вдруг услышал слова, словно окатившие его ушатом холодной воды: он стал понимать, что его, будущего правителя и халифа, отделяют от дней сооружения мавзолея две сотни лет… То есть, прекрасный Тадж-Махал, великолепная белая раоза, гимн любви, будет выстроен только через две сотни лет!..

– Но почему же тогда о белом чуде Мумтаз-Махал твердят все странники? Почему его столь подробно описывают?

– Должно быть, принц, – заметил Умар, пожав плечами, – потому, что многие видят хадима и легко преодолевают Врата…

– Но я думал, что это самые обыкновенные… о Аллах всесильный! самые обыкновенные заколдованные ворота, которые просто делают путь в несколько раз короче…

– Обыкновенные, мой принц?..

Гарун умолк. Ибо он еще несколько дней назад вообще о Вратах ничего не знал, а сегодня смог вот так легко назвать их обыкновенными, как бы отрицая их суть мира неведомого.

– Да будет по-твоему… Что эти Врата просто сокращают путь. Но что они ведут в грядущее… Нет, сие выше моего понимания.

Гарун молчал; он и в самом деле пытался и не мог принять того, что вокруг него не его мир, а мир двумя столетиями старше. Да, эта загадка была достойна, чтобы ее разгадали. Но она ни на шаг не приближала Гаруна к другой, ради которой пустился он в дальнее странствие: так и не был получен ответ на вопрос, почему же видят Черный Тадж те, кто хочет его увидеть.

Кони шли шагом. Опускались сумерки; затихли всадники, занятые своими мыслями.

И в этот миг Гаруну вновь привиделся черный как смоль силуэт раозы, воистину непроницаемый… Алые лучи, последние, самые желанные, протянулись через всю равнину до горизонта и резко уперлись, как будто были обрублены, во мрак. Они просто исчезли, будто черную ленту вмиг перерезали невидимые ножницы.

– Аллах всесильный, – прошептал принц. – Да ведь там еще одни Врата… Куда же ведут они? Или, быть может, правильнее было бы спросить, в когда же ведут они…

Ответа принц Гарун, конечно, не знал, однако судьба уже сделала ему одну подсказку. Теперь юноше оставалась лишь самая малость: понять, почему видно то, чего нет, и отчего то, чему предстоит родиться только через две сотни лет, выглядит столь привычно, будто уже не один век украшает прекрасный мир под рукой Аллаха всесильного и всевидящего. Быть может, Гаруну и удалось бы найти ответ, но в этот миг в двух десятках шагов впереди сверкнула сталь – неведомый воин держал в руках меч, более чем красноречиво приказывая путникам остановиться.