Раз в неделю нам выдавали таблетки от малярии, но многие их не пили, да и тем, кто пил, они не всегда помогали. Некоторые неважные солдаты, не хотевшие ходить на боевые, начинали «косить»: смотрят, кто «лимоном» стал (значит, заболел желтухой — у нее инкубационный период 25–30 дней, а потом начинали желтеть зрачки глаз и все лицо), так они выпивали мочи больного и вскоре сами отправлялись в госпиталь. Лютовал брюшной тиф, вшей было много. Часто приходилось пить из арыков, обеззараживая воду специальными шипучими таблетками, а в горах старались набирать воду, сочившуюся из расщелин, она была более или менее чистой. Иногда кипятили воду с верблюжьей колючкой: разлитый по флягам бойцов, такой напиток очень хорошо утолял жажду. Воду экономили и нередко пили из пробочек от фляжек, которых едва хватало, чтобы смочить губы.

Там шла война, в которой выживал тот, кто мог вовремя голову пригнуть. Так, когда я уже переслужил в Афганистане больше положенного срока на месяц и пять дней, приехал мой сменщик, я сразу понял, что парню там оставаться нельзя: он был ростом под два метра, а такой рост там был огромным недостатком, делая человека отличной мишенью в прицеле вражеского снайпера. Я так и сказал ему: «Меняй должность, уходи куда угодно. Тебя же первый снайпер снимет!» В ответ я услышал, мол, «ты два года — и ничего». Я начал было объяснять, что я «ничего» потому, что я сейчас стою ему меньше чем по плечо, но было бесполезно. Его убили через двадцать дней, у парня осталось двое детей. Об этом я узнал уже из письма замкомвзвода, где тот написал, что взводного больше нет. Снайперы у них работали хорошо.

Письма домой писать получалось непостоянно, да и какая об этом могла быть речь во время выхода на операцию? Когда раз в месяц напишешь, иногда реже выходило, да и транспортные самолеты и вертолеты с почтой, случалось, сбивали душманы.

— Как складывались взаимоотношения с местными?

— В целом нормально. Поначалу, если было чем, проезжая на броне через селения, мы угощали выбегавших навстречу ребятишек тушенкой, хлебом, даже порой разрешали им залезать на броню, но потом душманы стали учить детей незаметно прикреплять к бронетехнике магнитные мины, пошли подрывы детей. После этого, естественно, никто к технике детей не подпускал.

Афганцы мастерски умели распространять легкие наркотики, частенько на них подсаживались наши солдаты. Идешь, например, по улице, а тебе с разных сторон кричат: «Командор, чах, чах!» — это была какая-то трава, засушенная и скатанная в небольшие палочки. Эту травку курило много старослужащих, молодым, правда, курить не давали. Опиумных полей везде было море, никто с ними тогда еще всерьез не боролся. Однажды, когда мы шли через одно такое поле, я сорвал две большие маковые головки, решив перекусить, но не успел я дожевать зерна, как мне стало все так безразлично: идешь, и тебе все равно — убьют тебя или нет. Так продолжалось часа два. Я взял домой несколько зернышек, потом посеял их в клумбе под окнами, хотел показать жене, насколько красивы диковинные афганские цветы. И как они зацвели, под окнами было настоящее красное море! Все соседи любовались. Участковый, проходя мимо, постоянно говорил мне: «Петя! Убери эту гадость из-под окошка!» На что я отвечал: «Да ладно, лейтенант, посмотри, какими яркими красками они цветут». Проснувшись как-то утром, я увидел, что все мои цветы срезаны под корень — видимо, кто-то оценил не только их красоту.

— Какие были ухищрения в экипировке и вооружении?

— Да что тебе удобно, то и носили. Проводит начальник штаба бригады строевой смотр перед операцией — на нем все стоят одетые по форме. Как только эта «волна» проходила и бойцы расходились готовиться, каждый обувал то, в чем ему было легче ходить по горам.

При переездах на броне и перелетах на «вертушках» мы часто надевали тяжелые пластинчатые бронежилеты, весившие 12,5 килограмма; держали они, правда, хорошо. Однажды бронежилет меня спас. Случилось это так: во время короткого перекура мы сидели группой довольно близко один от другого, за моей спиной боком ко мне сидел молодой солдат-срочник, пуля попала ему в незащищенный броней бок и, прошив парня насквозь, ударила мне в спину. Солдат умер на месте, а мою броню ослабленная пуля уже не взяла, оставив только огромный синяк. Случилось так, что погиб самый противный и нечистый на руку боец нашего подразделения, увлекавшийся еще и стукачеством, мы с «дедом»-старшиной молили Бога, чтобы его на операции хлопнуло, и вот сбылась наша «мечта оккупанта». И, честное слово, его не было жалко, потому что он столько гадости всем нам сделал. Один старший лейтенант повез тело на родину погибшего, и родственники убитого чуть было не разорвали сопровождавшего, как будто старлей был в чем-то виноват. Ему повезло в том, что местный полковник-военком вовремя вступился и не дал им этого сделать.

П. Г. Скокленко (справа) со своим боевым товарищем

АГС-17-е мы получили только к концу 1983-го, до них в нашем тяжелом взводе были 7,62-мм станковые ПК. Потом наши пулеметы раздали другим взводам роты, а мы получили три АГС. В расчете каждого гранатомета было три человека: один нес треногу, второй — тело гранатомета, и третий — коробки с боеприпасами. Коробку для лент обычно брали одну, а остальные ленты, которые очень легко и быстро заправлялись в эту самую коробку, вешали на себя. В сборе гранатомет весил 43 килограмма. Оружие это было хорошим. Когда ты сидел с ним где-нибудь в окопе — поднавел его, пристрелялся — и можешь гранаты из него в сорока метрах вокруг себя укладывать, при этом можно было вести огонь и на дальности до 1750 метров. Но, несмотря на то что каждый узел гранатомета упаковывался в свой отдельный чехол, таскать его с собой по горам было очень нелегким делом, да и чехлы очень быстро изнашивались. На мой взгляд, АГС наиболее приспособлен для открытой равнинной местности, нежели для той, в которой нам их приходилось применять. Кроме нашего взвода среди других подразделений выделялся и взвод огнеметчиков, оснащенных реактивными огнеметами «Шмель». Дальность стрельбы из них была около километра, после взрыва боеприпаса все, что находилось в зоне поражения, разлеталось и плавилось, заворачивались даже стволы деревьев. Одноразовых гранатометов «Муха» и «Оса» у нас не было, применяли только старый добрый РПГ-7. «Калашниковы» были у нас 5,45-мм, у «зеленых» — обычно 7,62-мм, старые 7,62-мм были намного лучше новых 5,45.

Из техники добрым словом вспомню БМП-2. Вот это машина! Калибр 30 мм, 600 выстрелов в минуту, дальность полета снаряда под 8 километров, после чего он, не попав в цель, самоликвидировался, а если попал — то все. БМП-1 с гладкоствольными орудиями не жаловали и вскоре начали постепенно заменять. При попадании противотанковой гранаты в БМП-1 ее 73-мм боеприпасы давали такую детонацию, что башню срывало с погона и отбрасывало на несколько метров в сторону.

Афганской армии из нашего военного округа передали весь хлам, чтобы место не занимал: и старушки-«тридцатьчетверки», и БТР-40, и много другого старья.