— Мне сказали… — начал он было оправдываться, но майор жестом велел ему замолчать и указал на стул:

— Садись, садись! Ты ведь уже чуть ли не с неделю бездельничаешь? Ну так вот, хватит сачковать, бери Маноло и принимайся за работу.

Из окна кабинета не было видно, как ветер гоняет по улицам вихри из листьев и бумаг. Конде с тоской посмотрел на кусок голубого неба и понял, что спасения нет. Майор пыхтел, раскуривая затухающую сигару, и в каждой черточке его лица отражались страдания неудовлетворенного курильщика. Для Деда нынешнее утро тоже не удалось.

— Похоже, наступает конец света, или кто-то наслал на нас проклятие, или все в этой стране сошли с ума. Скажи мне, Конде, может, я чего-то не понимаю по старости или времена меняются, а меня не поставили в известность? Знаешь, я, наверное, вообще брошу курить, ведь невозможно, ты только посмотри, разве это говно можно назвать сигарой? Вот, гляди — неровная, морщинистая, хуже жопы моей бабушки! Можно подумать, ее свернули из банановых листьев. Наверное, и впрямь из банановых листьев! Сегодня же запишусь на прием к психотерапевту, улягусь на кушетку и скажу, чтобы отвадил меня от курения. Как нарочно, хотелось сегодня выкурить хорошую сигару — я не претендую на Rey del mundo, Gran corona или Davidoff… Хотя бы Montecristo… Маручи, принеси-ка нам кофейку!.. Хочется рот прополоскать после этой гадости… Так… Если это называется кофе, пусть явится Господь Бог и лично удостоверит… Ладно, перейдем к сути! Мне надо, чтобы ты с головой окунулся в эту историю и вел себя как следует, Конде, — никаких ворчаний, жалоб и прочего. О выпивке забудь! Дело должно быть раскрыто в кратчайшие сроки. Бери себе в помощь Маноло или кого хочешь, даю тебе карт-бланш, только пошевеливайся. То, что я сейчас скажу, пусть останется строго между нами, и слушай меня внимательно: дело очень непростое, что-то серьезное сейчас происходит, пока не могу сказать, что и где, да только я печенкой это чую и не хочу, чтобы мы в нужный момент витали в облаках, короче, чтобы нас не застали врасплох. А то, что дело серьезное и нехорошее, я не сомневаюсь, поскольку такого шевеления вокруг еще не видывал. Ветер дует с самого верха, надо думать, многие головы покатятся после нашего расследования. Не забывай об этом, ладно?.. Только меня сейчас ни о чем не спрашивай, ничего не знаю, понятно?.. Ну вот тебе все бумаги по этому делу, только сейчас читать не надо, сынок, сначала я расскажу. Школьная учительница доуниверситетской подготовительной школы, возраст двадцать четыре года, член Молодежной организации, не замужем — убита, задушена полотенцем, перед этим ее жестоко избили, сломали ребро и палец в двух местах, а также изнасиловали по меньшей мере двое мужчин. Из квартиры, судя по всему, не унесли ничего ценного — ни одежду, ни бытовую технику… В унитазе обнаружен окурок сигареты с марихуаной. Ну как тебе это нравится? Не дело, а бомба, и я, Антонио Ранхель Вальдес, желаю знать, что произошло с этой девушкой, поскольку служу в полиции уже тридцать лет не ради собственного удовольствия. И грязи тут должно быть намешано немало, раз ее убили при таких отягчающих обстоятельствах — пытки, марихуана и групповое изнасилование… Что за гадость эта сигара, черт возьми! Не иначе как наступил конец света, клянусь матерью! И помни, что я тебе сказал: веди себя хорошо: сорвешься — себе дороже будет…

Конде высоко ценил собственное обоняние и считал умение разбираться в запахах чуть ли не единственным своим достоинством, заслуживающим большого уважения. И сейчас чутье подсказывало ему: Дед прав, от этого дела дурно попахивает. Он окончательно убедился в этом, едва открыл дверь квартиры и обвел взглядом место преступления, где не хватало только жертвы и ее истязателей. На полу белел очерченный мелом силуэт убитой учительницы — в той позе, в какой она рассталась с жизнью: одна рука почти прижата к туловищу, другая будто тянется к голове, сведенные вместе ноги поджаты, словно в последнем тщетном усилии оградить от посягательства свое уже оскверненное чрево. Меловой контур находился посреди комнаты — между диваном и опрокинутым набок столиком.

Конде переступил порог и закрыл за собой дверь. Теперь он мог осмотреть всю комнату. Стену напротив выхода на балкон полностью занимала мебельная секция. В ней стояли цветной телевизор — конечно японский — и двухкассетный магнитофон. В одном окне осталась кассета, доигранная до конца на стороне «А». Конде нажал клавишу «стоп», вынул кассету и прочитал: Tina Turner, Private Dancer.[3]Больший интерес для него представили книги, которые выстроились в ряд над телевизором в самой длинной секции стенки: учебники химии, три тома сочинений Ленина в обложках тускло-красного цвета, «История Греции» и несколько романов, которые Конде никогда не решился бы перечитать во второй раз: «Донья Барбара» Ромуло Гальегоса, «Отец Горио» Бальзака, «Наше море» Бласко Ибаньеса, «Тревоги Шанти Андиа» Пио Барохи, «Сесилия Вальдес» Сирело Вильяверде, и лишь на самом краю стояла книга, которую он не прочь был бы похитить, — «Стихи» Пабло Неруды. Они так соответствовали настроению Конде в эту минуту. Он наугад раскрыл книгу и прочитал несколько строк:

Если хочешь, лиши меня хлеба,

лиши меня воздуха,

не лишай меня лишь твоего неповторимого смеха…[4]

Потом вернул книгу на место — дома у него стояло точно такое же издание. А хозяйка была не большой любительницей чтения, пришел к выводу Конде, вытирая испачканные в пыли пальцы.

Он подошел к двери-жалюзи, ведущей на балкон, открыл ее и впустил в комнату солнце и ветер. Тоненько тренькнул не замеченный им медный колокольчик. Рядом с меловым силуэтом стал различим еще один контур — небольшое, почти неприметное на мозаичном полу темное пятно. За что же тебя убили? — мысленно обратился Конде к жертве, представив девушку, распластанную в луже собственной крови, задушенную, изнасилованную, искалеченную побоями и пытками.

Он перешел в единственную спальню, где стояла застеленная кровать. На стене висел аккуратно наклеенный на картонную подложку плакат с изображением Барбары Стрейзанд, почти красивой в те годы, когда она снялась в фильме «Встреча двух сердец». На противоположной стене расположилось громадное зеркало. Конде тут же захотелось выяснить его назначение; он улегся на кровать и увидел свое отражение в полный рост. Вот это да! Потом открыл стенной шкаф и еще тверже уверился, что нюх его не обманывает, увидев необычные, нездешние шмотки: блузки, юбки, брюки, джемперы, туфли и пальто с ярлычками made in и названием какой-нибудь далекой страны.

Конде вернулся в гостиную и высунулся наружу через открытую балконную дверь. С четвертого этажа дома в Сантос-Суаресе открывалась обширная панорама, но с высоты город выглядел еще более обветшалым, грязным, чужим и враждебным. Тут и там над плоскими крышами торчали голубятни, поджаривались на солнцепеке бродячие псы. По бокам маленькой угловой комнатенки, будто чешуя, повырастали жалкие пристройки — теперь они служили жилищем для большой семьи. Он увидел баки с водой, открытые для пыли и дождя. Сваленный в кучи строительный мусор скопился в разных местах, образовав глухие закоулки. Конде невольно вздохнул, заметив почти прямо перед собой убогий огородик, разбитый в наполненных землей половинках жестяных бочонков из-под жира. Справа, километрах в двух, он узнал деревья, позади которых прятался дом Тощего, а за углом от него — дом Карины, и снова вспомнил, что сегодня уже четверг.