что его ребенок чувствует прямо противоположное.

Я не знаком с этим ребенком, но я веду досье на всех своих клиентов. После каждого свидания я записываю все, что они мне рассказывают, так что, возможно, я лучше представляю, чем увлекается сын Симмонса в эти дни, чем он сам.

Мой телефон вибрирует на коленях от уведомления. Я опускаю взгляд и вижу, что акции Келлера упали еще на десять пунктов. Его первичное публичное предложение в провале. VizTech стоит вдвое меньше, чем сегодня утром.

— Почему ты улыбаешься? — спрашивает Симмонс.

— Потому что сегодня была твоя важная встреча за обедом.

— Ты помнишь. — Симмонс выглядит довольным.

Нет, я просто записал. Теперь мы можем поговорить о том, что меня действительно интересует.

— Как все прошло?

— На высоте. — Симмонс с удовольствием откусывает креветку от тарелки между нами. — Должны заключить сделку к концу недели.

У меня есть источник, который утверждает обратное.

Прежде чем я успеваю потребовать подробностей, на мою тарелку падает тень. Очень большая тень.

— Блейк. — Точный тон его голоса, кажется, растопил все внутри меня. — Мы не закончили наш разговор.

Я медленно поворачиваюсь, чтобы дать себе время подумать.

Рамзес стоит позади меня в черном костюме и выглядит так, будто он пришел сюда, чтобы совершить на меня покушение. Говорят, он вырос в Бушвике, и я думаю, что он специально культивирует этот образ — руки боксера, постоянная пятичасовая тень.

Это действует на Симмонса. Он откладывает недоеденную креветку и делает глоток вина. — Я не знал, что вы знакомы.

— Я на ужине, — холодно сообщаю я Рамзесу.

— Я присоединюсь к тебе.

Он хватает стул с соседнего стола и тащит его к себе, опустив всю массу на четыре тощие ножки. Метрдотель смотрит, как он это делает, и ничего не говорит. Чтобы заказать столик в этом заведении, плебсу понадобится не один год, но Рамзесу наверняка позволят пройти на кухню и приготовить себе жареный сыр.

Власть — это когда ты делаешь все, что хочешь, и никто не смеет сказать тебе "нет".

Удовольствие — это смотреть в лицо влиятельному человеку и говорить ему, чтобы он отвалил.

— Рамзес, — говорю я ласково. — Отвали. У меня свидание.

Повесить трубку было приятно.

Проклинать его — это очень эротично.

Все мое тело пульсирует, волосы встают дыбом, запах орхидей в вазе между нами — как удар в лицо. Он огромный, чертовски страшный, и он в шести дюймах от меня, меняя температуру в комнате — моя левая рука теплее правой.

Симмонс смотрит между нами, пытаясь понять, что происходит.

Рамзес не злится, что я сказала ему отвалить. Вообще-то я на сто процентов уверена, что ему это понравилось. Он ни на секунду не прерывал зрительного контакта. Даже когда он притащил стул, он все время смотрел на меня.

Его голос — это басовый динамик, установленный вровень с моим позвоночником. — Мы не закончили переговоры.

— Мы и не начинали. И не собираемся — я занята.

— Это прекрасно.

Рамзес откидывается в кресле. Под ним раздается треск. Не легкий скрип, а настоящий треск. Он не выглядит обеспокоенным. Я жду, когда все рухнет.

Он опирается одной тяжелой рукой на стол, кончик его пальца едва касается зубца вилки Симмонса. У него огромные руки, но они не неуклюжие, как можно было бы ожидать, они красивой формы, просто чертовски большие. Каждое движение намеренно, включая касание вилки. Рамзес — пересекатель линий и подстрекатель. Все, что он делает, направлено на то, чтобы вы были в напряжении.

— Я здесь не для того, чтобы с тобой разговаривать, — говорит он мне. — Пока.

Он поворачивается и смотрит на мою спутницу за ужином.

— Ты искал кого-то, кто спасет вас в сделке с Allscape… Моя фирма сделает это, и мы установим цену в 90 долларов за акцию, если вы встанете и уйдете прямо сейчас.

Симмонс не уступает. Он акула, которая каждый день убивает и пожирает в кроваво-красных водах Манхэттена.

Я ожидаю, что он будет кусаться в ответ. Или, по крайней мере, будет сопротивляться.

— Прости, Блейк, — бормочет он, освобождая свое место.

Вот так просто актив, на создание которого я потратила целый год, испаряется в воздухе.

Остался только человек, занимающий вторую половину стола.

Рамзес берет вино Симмонса и допивает его. — На чем мы остановились?

Я чертовски взбешена. Мне хочется взять свое мерло и выплеснуть ему в лицо.

Он видит, как я зла. Он перестает ухмыляться и садится в кресло, подняв руки, словно думает, что я могу на него наброситься. — Ладно, это было немного тяжеловато.

— Ты попал прямо в точку.

Каждое слово, вылетающее из моего рта, — это динамитная шашка. Если Рамзес зажжет еще одну искру…

Он старательно сохраняет нейтральный тон.

— Мне пришлось открыть вакансию в твоем списке. — В его голосе проскальзывает нотка веселья. — Хотя, возможно, мне стоило подождать, пока освободится место Келлера… Не думаю, что он сможет позволить себе тебя еще долго. Надеюсь, он платил тебе не акциями.

— Надеюсь, ты не думаешь, что я буду держать его.

Слова вылетают прежде, чем я успеваю остановить себя. Рамзес делает паузу на полсекунды, чтобы отложить это в памяти.

Черт, черт, черт! Он так чертовски бесит. Я совершаю ошибки.

— Я перегнул палку, — говорит Рамзес. — Может, начнем сначала?

У него такие темные волосы, что я ожидала увидеть карие глаза, но на самом деле они голубые. Голубые, как ночное небо — глубокий индиго с блестками, похожими на далекие звезды.

Мне кажется, что я испытываю точно такие же ощущения, как человек, который только что пристегнул себя к ракете и зажег фитиль.

Я говорю: — Я оставляю себе три миллиона.

— И что мне это даст?

— Это даст тебе первое свидание.

Эта злая улыбка уже снова расползается по его лицу. Я наклоняюсь через стол и смотрю ему прямо в глаза.

— Позволь мне внести ясность: если ты снова будешь так себя вести, пытаться запугать других моих клиентов, то самое близкое, что ты получишь от меня, — это взгляд через переполненную комнату. Я НЕ работаю с людьми, которые не уважают мои границы.

— Понятно. — Улыбка Рамзеса теперь лучше скрыта, но я вижу, как она притаилась в уголках его глаз и рта. — Каковы твои правила?

Я начинаю подозревать, что он хочет знать их только для того, чтобы растоптать.

— Три правила, — говорю я ему. — Чистое, как стекло, твердое, как железо. Я не эксклюзивна, я не остаюсь на ночь, и "красный" означает "стоп", где бы мы ни находились и что бы ни делали.

Рамзес кивает, скорее