мне в затылок. Огонь на свечах заплясал, становясь алым и испуская мириады ярко-красных искр. Мир стал сжиматься, в глазах потемнело.

— Эргой, — раздался голос справа, — с тобой всё хорошо?

Посмотрев по направлению голоса, я увидел настоятеля, который испуганно на меня смотрел.

— Да, всё хорошо. Голова закружилась. Видимо плохой сон даёт о себе знать.

— Ты совсем бледный, иди, попей воды и умойся, потом пройдись и подыши воздухом.

— Слушаюсь.

Посетив трапезную, я вышел во двор и направился в сторону гостевого дома. Самочувствие улучшилось, но что-то было не так. Прошло всего лишь полчаса. На дворе ничего не изменилось, однако тревожные мысли меня не покидали. Было странное ощущение, что кто-то за мной следит. Справа что-то промелькнуло. Я вздрогнул, посмотрел — ничего. Сегодня нервы меня явно подводили. Как натянутые струны они дрожали при каждом шорохе. Тишина. Ни души вокруг.

— Эрргооой, — раздался сзади тот же голос.

Я почувствовал привкус крови во рту, и как что-то тёплое потекло из носа. Взгляд заполнила красная пелена. В ушах стоял звон. Мир задрожал и сузился. В глазах потемнело. Резкая боль пронзила затылок. Сердце колотилось с неимоверной силой. И тут, оглянувшись, я увидел ее. В полупрозрачном тёмном одеянии она протянула свои пальцы, сложенные из лоскутов черной ткани и коснулась моего лба.

Я очнулся в помещении. Серый свет, с трудом проходящий через окно, создавал мрачную обстановку. Только не совсем понятно окно ли это. Очертания смазаны, словно весь мир вокруг наполнен мутной водой. Цветности нет. Всё серое, будто в палитре художника не нашлось места цветным краскам. Будто она была заполнена всеми возможными оттенками серого. Сырость и холод создавали ощущение того, что я находился в давно заброшенном склепе. В воздухе витали ароматы затхлости и плесени. Что-то мелькнуло, заставляя тяжёлую муть окружающего воздуха импульсивно задвигаться. Разрывая мир возникла пара горящих рубиновым цветом зрачков.

Я осознал, что лежу на чем-то мягком и не могу пошевелиться. Ощущения были странные — я не чувствовал себя самим собой. Пытаясь позвать на помощь, я издал только громкий, режущий уши младенческий крик. Руки и ноги меня не слушались. Любая попытка двигаться получалась резкой, неконтролируемой. Слева от меня в воздухе появилось зеркало, в котором я увидел младенца. Он был запеленован полупрозрачными серыми тканями. Чувство голода начало сводить меня с ума, но я не хотел привычной для меня монастырский пищи. Я хотел молока. Его сладковатый запах чудился мне. Я чувствовал, что оно где-то рядом. Младенец, словно чувствуя то же самое, что и я, начал водить носиком в поисках материнской груди. И тут я вспомнил о страшных глазах, что предстали передо мной мгновением ранее. Взгляд, отведённый от зеркала, встретился с пламенным взглядом этих самых глаз. Но лишь на секунду. Через муть пространства на месте горящих зрачков начал вырисовываться силуэт — худое бледное лицо с выразительными скулами и маленьким острым носиком, серо-молочные волосы. Аккуратную фигуру, напоминающую по форме песочные часы, обрамляла накинутая прозрачная вуаль, которая не скрывала очертания стройных бёдер и острую маленькую грудь, своей налитостью и увеличенными ореолами говорящую о наличии молока. Девушка лёгким движением села рядом, взяла меня на руки и приложила к груди.

Переводя взгляд обратно на зеркало, я увидел дитя, с наслаждением сосущее грудь. Младенец смотрел на меня большими красивыми глазками, зрачки которых с каждым глотком всё больше наполнялись рубиновым цветом.

Задыхаясь от паники, весь в холодном поту, я резко сел. Сердце колотилось так, будто готово было вылететь из груди и разорваться, во взрыве разлетевшись на молекулы.

Сколько же времени я был без сознания? По ощущениям не меньше часа. Сидя обняв колени, я отдышался и немного успокоился. Осмотревшись я понял, что нахожусь на дорожке возле гостевого дома. Вокруг ни души. Кровь из носа остановилась, головокружения нет. Самочувствие, нормальное.

Поднявшись, я направился в сторону церкви, по пути приняв решение никому ничего не говорить, пока не разберусь с происходящим. Конечно меня выслушают, но рассказ вызовет обоснованные сомнения либо в моей вменяемости, либо в одержимости, что в общем одинаково разобьёт сердце настоятеля, видящего во мне своего приемника.

Когда я вошел в церковь утреннее богослужение еще продолжалось. Тихонько пробравшись в трапезную и умывшись, я вернулся на своё место среди братьев.

Отец Григор

Ежедневно, исключая воскресенье, с полудня до вечерней службы я прохожу обучение. Как уже писал ранее, учителем моим является старец, которого зовут отец Григор. Ему восемьдесят четыре года. Округлая, в морщинах и старческих пигментных пятнах голова покрыта редкими седыми волосами. Нос картошкой, тонкие губы и глубоко посаженные карие, чуть затянутые плёнкой начинающийся катаракты глаза дополняют образ добродушного наставника. Рост чуть больше полутора метров, тело немного тучное. Однако сгорбленный силуэт говорит о том, что в молодости отец Григор был выше и стройнее.

До прихода в монастырь он был учителем в школе при деревенской церкви. Родители умерли, когда ему было двадцать восемь лет. Жена и дети судьбой ниспосланы не были.

В монастырь Гуриар отец Григор был призван настоятелем Гуа Теросом для обучения тогда еще совсем юного Артуа. Прибывши в монастырь и занявшись обучением бывший деревенский учитель понял, что нашёл своё место в этом мире и, приняв постриг, остался в новой обители навсегда.

По окончании обучения своего первого монастырского подопечного ещё бывшему вчера преподавателю в качестве послушания вменили обязанности монаха-переписчика. Каждый день Григор садился за свой письменный стол, на деревянную подставку клал пыльные древние мемуары, брался за перо и переписывал строчку за строчкой. Так продолжалось, пока в монастыре не появился я.

Григор старец добрый и не обидчивый, но при этом строго наказывает за баловство и непослушание. Занятия с ним проходят интересно — он умеет преподнести сухой материал с книжных страниц как захватывающую историю, в которой хочется разобраться до конца.

Я никогда не видел, чтобы отец Григор возмущался. Суровые правила монастырский жизни давались ему легко. Бывали случаи, когда в качестве испытания терпения кому-нибудь из монастырских обитателей забывали положить еду. По уставу в подобном случае нельзя было возмущаться или просить наполнить тарелку — подобное поведение влекло за собой наказание, ибо смиренно стоило переносить лишения. Отец Григор даже в такой ситуации не только словами, но и взглядом своим и мимикой не показывал ни толики раздражения и неприязни.

— Почему настоятель Артуа не прекратит подобные издевательства? — спросил я однажды на занятии своего учителя.

— Так сложилось веками и не ему менять устав, которым жили наши предки. Если они