– Ну, ладно, Наташа, – хватилась, наконец, мать. – Давай на стол накрывать, а то он бог знает что подумает.

На столе появились не состоящие в родстве тарелки, разных форматов и фасона. Крупные пузатые лафетнички с золотым ободком, вилки, ножи. Курт радостно оживился. Аппетитно потирая руки, он помогал расставлять посуду.

– Кавиер! Гут! Гут! – говорил он с искренним восхищением.

Мария Петровна хлопотала больше всех… Заходя то справа, то слева, она приглаживала скатерть, раскладывала приборы, резала, убирала. Её полные руки с ямочками на локтях плыли над столом, приводя все в порядок с удивительной легкостью, как бы даже не касаясь предметов. Наташа и Курт помогали, Коля командовал, а Зинка гордо дымила папиросой и нетерпеливо отбивала пальцами дробь по бутылке.

– Ну, что, выпьем? – наконец, не выдержала она. – Уже давно розлито, а вы все никак не угомонитесь. Коньяк же выдохнется. Все-таки три звезды, жалко.

Все сразу схватились за лафетнички, как будто ждали сигнала.

– За что пить-то будем? – спросил Николай.

– Как за что? За дружбу между народами, – заявила Зинка. – Фройндшафт, фройндшафт! – обратилась она к Курту и потрясла в воздухе сложенными вместе ладонями. Затем аккуратно взяла лафетничек, наполненный до краев, и разом проглотила содержимое. Закусив спиртное папиросой, она тут же налила опять. – Терпеть не могу пустых рюмок, – пояснила Зинка и безо всякого перехода выпила все до дна.

Курт с беспокойством взглянул на чемоданчик с врачебными принадлежностями.

– Ты, Зин, пореже мечи, – попыталась вразумить соседку Наташа. – А то сейчас напьешься. Неудобно, иностранец все-таки.

– Ничего, я на это дело крепкая, – отрезала Зинка и, желая окончательно сразить гостя, вылила себе в рюмку остатки из бутылки.

– Ну, а мы-то что сидим, – торопливо заговорила Мария Петровна. – Давайте уж выпьем. – И стала ласково чокаться с каждым из присутствующих.

Очередь дошла до Зинки. Та пьянела на глазах и мутно растекалась по стулу. На носу уже повисла крупная слеза и раздавалось негромкое всхлипывание.

– Вот что, Зин, – проговорила Мария Петровна, не меняя приветливого выражения лица. – Ты домой иди. А деньги за продукты я тебе завтра верну.

Зинка протестующе замычала.

– Иди, Зина, хуже будет, – твердо сказала Мария Петровна.

От такого решительного тона Зинка оторопела и, с трудом подволакивая ноги, обиженно поплелась домой.

– Ну, зачем ты так, мать? – обиделся за соседку Коля.

– Нечего тут позориться! – отрезала Мария Петровна. – Он ничего не понимает, – кивнула она в сторону гостя. – Думает, что это наша родственница, чуть ли не моя мама. Надо мне больно краснеть за нее!

– Ну, она же все-таки стол накрыла.

– А я ее об этом не просила, сама навязалась. Ты завтра с утра послушаешь, как она нас любит. Надоели они мне все! Алкоголики чертовы. Сами не живут, и людям от них житья никакого нет.

Курт и вправду ничего не понимал. Он переводил удивленный взгляд с одного на другого и думал: «Какие милые, добрые люди. И как у них тут тепло и уютно. И эта симпатичная женщина – принесла такие вкусные продукты, а остаться, видно, постеснялась. Такой простой человек, а столько такта. Правда, выпила она за пять минут полбутылки. Но, говорят, здесь все так пьют. Наверное, уже привыкли».

– Я к Борису сбегаю, – засуетился Колька. – Может, у него есть заначка. А то Зинка всю бутылку выхлебала. Гостя угощать нечем. – И выскочил в дверь.

Мария Петровна приподняла так и не початую рюмку. Сделав приглашающий жест, она отхлебнула маленький глоточек и недовольно поморщилась.

Курт был приятно удивлен. «Значит, не все так пьют», – отметил он и тоже сделал глоток.

– Ну что, голодный, небось, – обратилась Мария Петровна к гостю и потянулась за хлебом. – Сейчас я тебе бутерброд сделаю. – Она зачерпнула черной икры и намазала ее на хлеб слоем толщиной с палец и еще с бугорком. – На вот, кушай.

Гость посмотрел на нее с благодарностью, сделал еще глоток коньяку, откусил от бутерброда и блаженно закатил глаза.

– Нравится? Ну и слава богу.

В дверях появился Колька, а следом за ним, робея и прячась за его спину, Борис.

– Мам, он вот нам бутылку одолжил. Уже открыл, а выпить не успел. Он, мам, голодный сидит, пусть с нами закусит.

– Голодный, значит? Ну заходи. Накормить я тебя накормлю, но смотри у меня, если напьешься, – в вытрезвитель сдам, – ответила Мария Петровна, и все услышали, что в ее голосе появились новые, незнакомые интонации.

– Да чем же тут напиваться? – удивился Борис. – Одна бутылка на всех. – Удобно устроившись на диване, он сходу стал намазывать икру. Потом опомнился, виновато привстал и протянул через стол руку. – Борис, – представился он.

– Курт, – вежливо ответил гость, отвечая рукопожатием. «Кто бы это мог быть? – подумал он. – И вообще, сколько их здесь?»

Покончив с парой бутербродов, Борис заметно оживился.

– Тост у меня есть, – торжественно произнес он. – Выпьем за дружбу между народами. Фройндшафт! – обратился он к австрийцу и поддал его рюмку пузатым боком своего лафетничка.

«Странно, они здесь все, что ли, за дружбу пьют?» – думал Курт, делая глоток и одновременно наблюдая, как молодой человек с жадностью заглатывает спиртное.

Мария Петровна сидела за столом, широко расставив локти и слегка наклонясь вперед. В ее облике было что-то старомодное, патриархальное. Круглое лицо с мягким переходом от полных щек к аккуратному подбородку, большой рот с яркими, плотными губами, ничем не примечательный нос, бледно-голубые, слегка навыкате, глаза. Ничего особенного – но все в ней было какое-то уютное, округлое и мягкое, даже хвостик на макушке свернулся клубочком. Глядя на нее, Курт думал, что эту женщину можно было бы обвести идеальным кругом, и она аккуратно уместится в него, нигде не нарушая формы. Мария Петровна улыбнулась, и на ее щеках появились ямочки, такие же, как на локтях, а глаза приветливо засветились в лучиках мелких морщинок. От этой улыбки Курту стало весело, и он засмеялся.

– Чегой-то он? – удивилась Мария Петровна, весело оглядываясь по сторонам и еще больше расплываясь в улыбке.

Курт смотрел на нее с нескрываемым восхищением. Она смущенно провела по волосам ладонью, как-то неопределенно вздохнула и вдруг вспыхнула, как электрическая лампочка. Вспыхнула и засветилась спокойным и мягким светом. Это увидели все – и Борька, и дочка с мужем, и Курт, уже привыкший к странным вещам, происходящим в этой квартире. Все так же широко улыбаясь, Мария Петровна уютно повела плечами и потянулась за шерстяным платком, висящим на стуле. Русская шаль с цветами, накинутая на плечи, окончательно завершила образ. Она стала похожа на яркую лубочную картинку.

Мария Петровна чувствовала, как в ее уставшей, разрушенной душе прорастает что-то новое, хрупкое, как оно набухает, пульсирует, словно еще одно сердце, еще одна жизнь. Как надежда, которая уже давно растворилась в катакомбах коммуналки.