Мария Петровна подняла рюмку, сделала большой глоток и, откинувшись на спинку стула, вдруг неожиданно запела, сама поражаясь красоте и силе своего голоса. Петь она любила. И раньше часто пела высоким голосом со звонкими вибрирующими интонациями в конце фраз, как это положено в русских песнях. Теперь же звуки песни переливались низкими тугими волнами, захватывая всю комнату, от пола до потолка, с сидящими в ней людьми, счастливыми и изумленными.

Курт слушал, затаив дыхание, и чувствовал, как его душа струится и мягко плывет в перекатах этого чудесного голоса. Он попал в сферу новых, совершенно незнакомых ему ощущений. Из мира, в котором с детства все запланировано – и даже хорошее отношение к людям, и дети, и любовь, – он рухнул вдруг в какой-то энергетический хаос, в стихию, где мысли и чувства несутся, кувыркаясь, как перышко на ветру, и кажется, что если не держаться за стул, то вот-вот и сам взлетишь к самому потолку.

Песня оборвалась неожиданно, как будто вылетела в приоткрытую форточку, взмахнув напоследок хвостом. Все молчали.

Курт поднялся с места, подошел к Марии Петровне и, взяв в обе ладони ее руку, низко наклонившись, поцеловал ее. Мария Петровна нисколько не смутилась, а лишь величественно кивнула головой, как царица.

Первым нарушил молчание Борька.

– Теть Маш, я сейчас гитару принесу. Споешь еще? А? Ну и голосище у тебя! Прямо с ног сшибает. А я даже не знал, что ты такой талант.

– Да я и сама не знала. А гитара-то у тебя откуда? И кто на ней играть будет?

– Гитара у меня всегда была. Просто я ее давно забросил. А играть сам буду. Я же в детстве в музыкальную школу ходил… – Это Борька сказал уже в дверях. – Ща… – послышался из коридора его голос и чуть позже – звуки настраиваемого инструмента.

Мария Петровна встала.

– Разгулялись мы что-то, пойду детей посмотрю. Не перебудить бы их, а то они к такому шуму непривыкшие.

Она направилась в смежную комнату. Там на полу лежал ровный круг желтого света. Свет пробивался из-под старого торшера, тускло освещал стены, покрытые старенькими обоями в унылый цветочек. В углу на сдвинутых вместе кроватях спокойно посапывали внуки.

– Ну что, притомились, разбойнички, – тихонько проговорила она и осторожно поправила одеяла.

Дети недовольно заворочались.

– Ой, Господи, спите, спите. Не разбудить бы только…

Она подошла к окну, закрыла форточку, задернула занавески и направилась к двери.

Обернувшись у двери, увидела, как стена распахнулась створками большого полированного трюмо. Створки были широко раскрыты, как бы приглашая войти. Мария Петровна с неприязнью вспомнила агрессивный осколок в ванной комнате, свое отражение в нем и подумала, что зеркала надо выбирать так же осторожно, как спутника жизни. Она остановилась и увидела себя в полный рост. Как бы радуясь встрече после долгой разлуки, трюмо многократно отражало ее фигуру. Размноженное и уходящее в перспективу отражение слева, такое же, похожее на гармошку, справа, а посредине, из самой глубины теплого полумрака, удивленно и робко выглядывала Маша, почти такая же, как тридцать лет назад. На ней была белая блузка с короткими рукавами, наглухо застегнутая почти до самого подбородка. Мария Петровна расстегнула верхнюю пуговицу, потом еще одну и еще. Воротник раскрылся и мягко лег на ключицы. Теперь была видна широкая ложбинка на груди, которая так хорошо смотрелась в декольте.

«Надо же, а я и забыла, что так можно носить», – подумала она. Взяла висевшие на краю зеркала белые пластмассовые бусы. Они были собраны из крупных шариков, похожих на клюкву в сахаре. Приложила к шее, покрутила головой и решительно застегнула замочек.

– Вот так. Теперь пойду, – сказала она и разгладила ладонями юбку на бедрах.

В соседней комнате Борис пробовал струны. Мария Петровна вышла к гостям, прикрыла за собой дверь и облокотилась о притолоку. Курт быстро обернулся и привстал. Мария Петровна жестом показала, чтобы он не беспокоился, подошла к столу, села.

«Что-то в ней изменилось, – подумал Курт и окинул Марию Петровну изучающим взглядом. – Что-то она сделала там, в другой комнате». Он пытался найти штрих, который неуловимо изменил ее облик, с упорством, с которым решают ребус, а Мария Петровна, заметив этот напряженный, ищущий взгляд, лишь улыбнулась и сдвинула лопатки, так, что грудная клетка слегка подалась вперед.

«Ах, вот в чем дело! – с облегчением подумал Курт. – Шея теперь открыта, и бусы… Как же ей это все идет! Красивая женщина… Ее даже сравнить не с кем. Я таких никогда не видел. Непонятно, какая она? Наши женщины мне понятны – серьезное отношение к себе, красивая одежда, безупречный вкус. Все энергичные и худые до самой старости. Еще добавить красивую прическу, хорошие манеры и автомобиль – и все, портрет, вроде, завершен. А это что такое? У нее же ничего, ну ничего этого нет. Почему же она притягивает как магнит? Кажется, тепло – это понятие нематериальное. Его нельзя потрогать. Можно, конечно, потрогать батарею или горячий чайник. А вот солнечный свет нельзя. Теплый, летний… Его можно только ощутить на коже… Вот оно, в чем дело! Эта женщина собрала в себе столько тепла, что даже видно, как она светится. Она теплая! И к этому теплу можно прикоснуться. Стоит только протянуть руку».

Курту захотелось вдруг подойти и крепко обнять ее. Обнять и не отпускать. Так всю жизнь и греться, как у горячего камина.

Его размышления были прерваны решительными аккордами. Воздух в комнате вдруг рассыпался на крохотные составные части. Каждая из них звенела каким-то особым звуком. Они нервно дрожали на стенах, под потолком, потом стремительно слетались вместе и, разбившись об очередной аккорд, опять со звоном рассыпались в разные стороны. Борька сидел нога на ногу, склонившись над гитарой. Его бледное, похожее на сырое тесто лицо вздрагивало в такт музыке, и на щеках бледным румянцем проступало вдохновение.

Мария Петровна смотрела, как его толстые, с потрескавшейся кожей пальцы ласково перебирают струны, едва прикасаясь к ним, и гитара чувственно отвечает этим нежным прикосновениям. Она смотрела и думала: «Пропадет парень. Такой талантливый, умный, а пропадет. Жалко».

Неожиданно Борька прервал мелодию, слегка прихлопнув ладонью струны.

– Ну, что, теть Маш? Ты какие-нибудь русские романсы знаешь? Спой, а я подыграю. А чего, у нас хорошо получится.

Мария Петровна придвинула стул поближе к Борису.

– Ты этот знаешь? – спросила она и напела мелодию.

5

Электричка рвалась, как бешеная, к Москве, мотая вагоны из стороны в сторону. Мария Петровна стояла в ледяном тамбуре и, переминаясь с ноги на ногу, слегка похлопывала себя ладонями по бокам. В вагоне, конечно, было теплее, но там чужие человеческие тела навалятся, стиснут и выдавят из нее воспоминания о сегодняшней ночи, как пасту из тюбика. Ее душа все еще витала совсем в ином пространстве, не поспевая за своей оболочкой, трясущейся в электричке по пути на работу.