просто так. Не из-за того, что так принято. А потому что, нам действительно этого хотелось. Потому что, мы хотели это сами. Потеря отца была для нас разрушительной. Особенно для меня. Он был для меня всем и когда его не стало, частичка меня ушла вместе с ним. В буквальном смысле. Он был тем, кто во всем меня понимал. Поддерживал. Я верила в себя, благодаря ему. Но он меня покинул. Ушел в мир иной. Боль от этой потери была необъятной. Она была большой. И каждый раз, приходя на кладбище, я ее выпускала. И сколько бы раз я это не делала, она не уменьшалась. Сколько бы слез я не выплакала, все равно ее ощущала. Но я училась с ней жить. И принимала, как часть себя. Каковой она и являлась. Эта боль олицетворяла всю мою любовь, что я испытывала к папе. Расстаться с ней, значило бы расстаться с любовью, что всегда жила во мне. А этого я не могла. Я всегда продолжала любить своего отца, несмотря на то, что его нет. Всегда. И эта боль всегда со мной оставалась. Она была для меня почтительна.

— Он бы тобой гордился, — сказала мне Тесс, обняв меня перед памятником. — Очень бы.

— Я знаю. Он знал, что я не пропаду. Всегда говорил мне.

— Ты была его любимицей. Самой любимой дочкой.

— Тебя он тоже любил. И очень сильно. Я точно знаю.

— Все в порядке. Я не ревную. У мамы любимица я.

Я рассмеялась.

— Пойдем? — озвучила Тесс.

— Пойдем, — ответила я.

Мы вышли с кладбища и направились домой. Каждая к себе. Придя в свое жилище, я взглянула в зеркало и увидела заплаканное лицо. Оно было ооочень заплаканным. Глаза опухшие, красные. В общем, кто бы увидел, то понял бы, что я рыдала. Понял бы сразу. Но я не собиралась с кем-либо видеться, и поэтому ничуть не парилась. Просто обтерла глаза и пошла варить себе кофе. Без каких-либо задних мыслей. Но в этот момент раздался вдруг стук в дверь. Совсем для меня неожиданно. Я сразу же пошла открывать. А когда открыла, то увидела его. Сета, стоящего в моих дверях.

— Привет, — сказал он мне, улыбнувшись.

— Привет, — ответила я.

— Все нормально?

— Да, все хорошо. Входи.

Сет вошел, но понял, что я не в порядке. А потом взглянул мне в лицо и тихо проговорил:

— Что с тобой? Ты плакала?

Я немного смутилась. Не была уверена, что могу говорить открыто. Или показывать свои чувства. Это было уж слишком личным. Чем-то из глубин души. Таким не каждый день с кем-то делишься. И хоть Сет и не был для меня чужим, он был для меня очень близким, все равно мне трудно было рассказать, что именно меня тревожит. По крайней мере, вот так сразу. Я просто смолчала, опустив глаза. Но чувств своих не скрывала. Уж больно они были сильными.

— Сидни! Если что-то случилось, я должен знать. Скажи мне!

— Нет, ничего. Все в порядке. Честно.

— Но я вижу, что что-то не так. Зачем ты обманываешь?

— Я не обманываю. Просто, не хочу об этом. Не хочу.

— Ты же знаешь, что мне небезразлична. Знаешь, ведь!

— Все не так просто. Пойми, пожалуйста, правильно. Нелегко об этом говорить. Особенно тебе. Мои невзгоды тебе не к чему.

— Очень даже! Скажи мне, что с тобой не так. Пожалуйста.

Что-то внутри меня екнуло, и мне захотелось раскрыться. Все рассказать. Сет смотрел на меня так, словно он мое отражение. Словно все, что я испытываю, отражается на нем. Словно он все чувствует. Такая эмпатия не могла оставить меня равнодушной. Я ей поддалась.

— Десять лет назад в этот день в моей семье случилось несчастье. Умер мой папа. Я очень любила его. Мы очень были близки. Боль от разлуки с ним всегда меня сопровождает. Но в день его смерти, в этот день, она особенно сильна. Понимаешь?

— Сидни. Мне очень жаль. Я очень тебе сочувствую.

— Спасибо. Спасибо тебе.

— Хочешь, можем поговорить. Как он умер?

— Он болел. Очень сильно. Долгое время лежал. Совсем не вставая. А меня? Меня с ним не было, когда ему было плохо. Когда он лежал и страдал, мучаясь от ужасной боли. Я пришла к нему лишь под самый конец, когда он и говорить толком-то и не мог. Он вообще не мог говорить. Я не знаю, что с ним было, но он скручивал губы и пытался что-то сказать. Мне показалось так. Взгляд его был пустым. Молящим. Я смотрела на него и не знала, что делать. Как помочь. Может он пить хотел, я не знаю. Или есть. Или просто хотел пожаловаться. Рассказать о своей боли. С трудом могу представить, что он тогда испытывал. Вдруг он боялся? Наверняка он понимал, что умирает. И что, если это осознание приводило его в ужас? И он хотел сказать об этом? Я все время думаю про все это. И испытываю чувство вины. Я мало о нем заботилась, пока он болел. Мама к нему не пускала. И сейчас я об этом жалею. Меня это гложет. В тот последний раз, когда я его видела… Боже, это был последний раз, когда я видела его живым! Он смотрел на меня и сжимал свои губы. Скручивал их в трубочку. Он хотел мне что-то сказать. Так казалось. Я никогда не узнаю, о чем он тогда думал. Что чувствовал. Каково ему было. Но я уверена, что ужасней, чем тогда, в жизни ему не было. И я ничего не могу с этим поделать. Память об этом ранит меня. Но я ее храню. Она в моем сердце. В моей душе. Я бы хотела, чтобы мой папа был живым. Чтобы всего плохого, что с ним было, не было бы. Но это, увы, невозможно. И хоть я знаю это, все равно представляю, как мы разговариваем. Делаем что-нибудь. Я представляю какую-нибудь ситуацию, как он гордится мной, радуется моим успехам, и мне становится хорошо. На некоторое время. А потом я сокрушаюсь. Понимая, что ничему из этого, из того, что я себе представила, никогда уже не быть. Никогда. Я никогда его не увижу. Больше никогда. Не будет никаких разговоров. Вообще ничего. Его больше нет. Он ушел из моей жизни. И ничего исправить я уже не могу. Сказать, прости. Радует лишь, что он в покое. Больше не страдает. Но я ужасно по нему скучаю. Скучаю и люблю.

Говоря все это, я плакала. На