Потом за окном раздался пронзительный крик петуха, и сразу задребезжало, заурчало, лязгнуло, – было такое впечатление, что ворочается бульдозер (потом Кирилл увидел, что это был БТР). Кирилл сразу вспомнил, где он, и долго лежал, разглядывая клочок синего-синего неба в прорези тяжелых бархатных портьер.

По крайней мере, здесь было тепло.

Бронированных «мерсов» во дворе не было. Возле ворот охранники дразнили гепарда. В главном доме полные женщины в длинных юбках и тщательно увязанных на голове платках напоили его чаем, и зашедший в кухню Хаген сообщил, что иностранцы с утра полетели с Магомед-Расулом на буровую.

– А какой телефон у Джамала? – спросил Кирилл.

Голова, несмотря на морской воздух, была как чугунная.

– Он в горах. Там связи нет, – объяснил Хаген.

– А поехать к нему можно? – спросил Кирилл.

– Поехали.

* * *

За полтора года Торби-кала сильно изменилась. Некогда объездная дорога вокруг города была из одних ям да рытвин. Теперь она превратилась в здоровенную четырехполосную магистраль; по обе стороны ее деловито зарождались заправки и магазинчики.

В пригородном селе, через которое они поехали, Кирилл увидел новую школу, новую поликлинику, и новый спортзал рядом с новым домом культуры. На зданиях висели портреты Заура и реклама зубной пасты.

– А на какие деньги все это построено? – удивился Кирилл.

– На бюджетные, – ответил глава АТЦ.

– А что, раньше деньги не выделялись?

– Выделялись. В декабре.

– В каком смысле в декабре?

– Вон видел поликлинику? Ну вот представь себе, что у тебя по федеральной программе есть сорок миллионов рублей на ее строительство. И эти сорок миллионов приходят в республику двадцать седьмого декабря, а к тридцать первому их надо или освоить, или вернуть. Ну кто их освоит? За пять дней? Ты берешь эти деньги и едешь в Москву, и двадцать отдаешь там, а двадцать берешь себе.

Кирилл даже несколько удивился познаниям Хагена в части финансовых отношений центра и регионов. Он всегда полагал, что Ариец учился арифметике, считая пули в рожке, и дальше цифры тридцать учеба не задалась.

– А теперь когда выделяют? – спросил Кирилл.

– Тоже в декабре.

– А как же…

– Заур Ахмедович создал Фонд имени Амирхана Кемирова, и все работы делает Фонд. Он с нами рассчитывается векселями, а в декабре Фонд получит деньги и погасит векселя.

– А подрядчики хотят строить без денег? – спросил задумчиво Кирилл.

Хаген хлопнул по рыжей кобуре, из которой торчала потертая рукоять с витым, словно телефонным, шнуром, и лаконично ответил:

– Хотят.

– А если деньги не придут?

– Придут.

Тут Кирилл не удержался, еще раз посмотрел на рукоять торчащего «стечкина» и спросил:

– Слушай, а чего ты его на шнурке носишь?

– Так прыгучий, гад, – ответил Хаген, – вон у меня зам в прошлом месяце свой в сортире утопил. Потом сам за ним нырял. Я что, в сортир нырять буду?

За городом дорога свернула влево, нырнула в короткий тоннель и помчалась по рыжему ребру ущелья. Новенькие светоотражающие покрытия вспыхивали в лучах солнца, как выстрелы.

За туннелем началось огромное село, карабкающееся по первым изгибам гор, и капустные поля вокруг. В капустном селе тоже шла предвыборная кампания, но портретов Заура здесь не было. Вместо них на новом здании школы висели плакаты Союза Правых Сил. Кирилл и не предполагал, что партия правых либералов будет пользоваться таким спросом в горных аулах.

Затем пропал и СПС.

Далеко над заснеженными перевалами таял бледный полумесяц, и тень машины внизу по горам летела, как тень самолета: начальник Антитеррористического Центра республики Северная Авария-Дарго Хаген Хазенштайн единственным знаком дорожного препинания, достойным уважения, считал вооруженный блокпост.

Они остановились часа через полтора пути, у крошечного придорожного кафе, нависающего над ущельем с перекинутым через него мостом. Воды внизу не было: вместо нее были белые круглые камни, разлившиеся почти на полкилометра вширь. Это было как рентгеновский снимок реки.

Возле кафе висел огромный портрет Джамалудина, такой же, как на черных футболках сопровождавших их бойцов, а когда они зашли, обнаружилось, что в кафе уже есть посетитель: пожилой крепкий человек в черной рубашке и черных брюках, тот самый, который глядел в капустном селе с плакатов СПС.

– Салам, Дауд, – сказал Хаген.

Мужчины поздоровались, и Хаген спросил:

– Послушай, Дауд, что это за обои ты расклеил вдоль дороги? Смотреть противно, какой такой СПС?

– Я всегда с президентом, – ответил Дауд.

– Э, если ты с президентом, приди к нему и посоветуйся. А если нет, то сними к черту эти обои. И кандидатуру свою сними.

Дауд помолчал, а потом спросил:

– А что, Ариец, химиков-то поймали?

– Каких химиков? – спросил Кирилл.

– А с химфака. Ему кассету прислали, а на ней сидит его племянница в хиджабе и говорит: «Ты мне не дядя, ты муртад и мунафик. Даем тебе три дня сроку на то, чтобы уйти со своего поста и перестать убивать истинных мусульман, а иначе я сама тебя застрелю».

«Черт. И мы собираемся строить здесь химзавод».

После кафе асфальтовая дорога кончалась, и ехать на бронированном «мерсе» не было смысла. Они поменялись местами: охрана села в «мерс» и поехала назад, а Хаген сел за руль джипа.

Ташов обосновался сзади: Кирилл заметил, как он бережно достает из «мерса» и несет в руках барашковую шапку, полную чем-то и накрытую платком. Охрана кинула им пару автоматов, обнялась на прощанье и поехала назад.

Дорога теперь кружилась, как карусель; в темных тоннелях, прошивавших ребра обрывавшейся в пропасть горы, от жары и слепней спасались коровы, солнце било о серебряный капот джипа, слепило глаза; другая сторона ущелья была в глубокой тени.

Два измерения вдруг превратились в бесконечность; машина ползла, как букашка, между горой и пропастью, внизу по крупным белым камням скакала горная речка, и на зеленых табличках вдоль пропасти вместо дорожных указателей горели белым имена Аллаха.

Через полчаса они вылетели на плотину. Рабочие в оранжевых куртках заделывали яму в дорожном полотне. Кирилл покосился в зеркало заднего вида, и увидел за собой высокую гору, украшенную серпантином, с которого очень легко попасть по машине, если, конечно, навстречу не выскочит случайный козел.

Гора впереди была изогнута как гигантская створка устрицы, и по ее обнаженным ребрам к самой середине ракушки взбиралось белое село. У поворота к селу красовалась новенькая автозаправка с гордой надписью: «Империал. Верхний Кельчи».