Еще одну колонну разочарованно глазами проводили — шла на север, не в ту сторону.

А вот, похоже, и наша! Колонна была сформирована в основном из грузовиков. Шла тягуче, тяжело груженная. По значительным интервалам между машинами можно было заключить, что везли боеприпасы. Сосновский подал знак: «Внимание!»

Тупорылый, крытый брезентом грузовик зашлепал спущенным скатом, притормозил, прижался к обочине, стал. Следовавшие за ним машины, не останавливаясь, объезжали его.

Замыкал колонну небольшой открытый вездеход. Водитель, офицер в фуражке с шерстяными наушниками, два автоматчика в касках. Остановились сзади грузовика.

Тем временем его водитель уже выдернул из-под сиденья домкрат и прилаживал его под задний мост. Из кузова выпрыгнули солдаты. Четверо. Разминаясь, гоготали, закуривали, мочились. Никто из них водителю не помогал.

К нему подошел офицер, стал что-то громко и грубо выговаривать.

— Что он говорит? — одними губами спросил Сосновский Симу — они лежали рядом.

— Говорит: «Свинячий зад! Пять минут на замену колеса! Через три минуты — догнать колонну!» — тоже одними губами ответил Сима.

Офицер вернулся в вездеход, и тот пошел вдогон колонне. Позади него свинячьим хвостиком завивался дымок выхлопа. Шоссе опустело.

«Берем! — дал знаком команду Сосновский, когда водитель заменил колесо. — Того, что в кабине, берем «языком». Остальных — ножами».

Знаками же выбрали: кто кого бьет и берет.

Вылетели из леса откуда ни возьмись белые фигуры. Мгновенье. Медведь выбросил из кабины фельдфебеля, оглушил одним ударом, забросил его в кузов через задний борт. Трупы солдат, забрав их автоматы, швырнули за сугроб. Из-за которого возник запыхавшийся Кочетов. Попрыгали в кузов, задернули задний свес брезента.

Сосновский сел за руль, Сима — рядом. Быстро сбросили белые маскхалаты, оставшись в немецкой форме: Сосновский — фельдфебель, Сима — обер-лейтенант.

Сосновский вышел из машины, обошел ее кругом, постучав сапогом по скатам. У заднего борта остановился.

— Медведь, как фриц очухается, допроси.

— Понял, командир.

Дубиняк немного знал немецкий — его матушка преподавала в школе язык.

Сосновский вернулся в кабину, машина, зарычав, тронулась…

Колонну догнали у поста, охраняющего мост; она здесь замедлила движение, и Сосновский нахально занял «свое» место за белым транспортером, кузов которого, с обгоревшей белой краской, был плотно набит нахохлившимися солдатами.

Сима сказал что то вполголоса. Сосновский не разобрал ни слова, глянул вопросительно.

— Извини, — улыбнулся Сима, — в образ вошел, привычка. — И перевел сказанное: — Долго мы так не продержимся.

— А нам долго и не надо. Сразу за Воробьями сворачиваем. Кстати, заодно и посмотрим, что там, в кузове. И «языка» послушаем.

Странно было ехать по родной земле среди ее захватчиков. Ведь у каждого бойца, помимо общего, был и свой счет к фашистам. Но чувство ненависти было властно подавлено чувством долга.

Придерживая баранку одной рукой, Сосновский достал и передал Симе карту.

Тот, удобно ее свернув, положил на колено и тут же стал делать пометки на полях, время от времени уточняя у Сосновского.

— Больших транспортеров в колонне два, так? Четыре грузовика со снарядами, точно?

— Не знаю. Они крытые.

— Со снарядами, — уверенно чиркал карандашом Сима.

— Откуда ты знаешь?

— Я ведь отчасти офицер немецкой армии, — шутливо объяснил Сима. — Наш легкий танк гнали, «Т-60», самоходом, заметил?

— На хрена он им сдался?

— Хозяйственные.

Световой день близился к концу. Небо было еще светлое, но разных цветов. На востоке синело, на западе золотисто светило. Кое-где в синеве проглядывали первые нетерпеливые звездочки.

Потом вдруг разом все затянуло серой мглой, пошел снег, зарядом. Быстро кончился. Опять посветлело.

— Вообще, погубит немца порядок, — сказал Сима.

— А что так?

— Да я вот уже отметил: «с. Мокрое — дислоцирован четвертый батальон мотопехоты. Васильки — гаубичная батарея». Еще кое-что зафиксировал. По указателям.

— Это наглость, а не любовь к порядку, — угрюмо проговорил Сосновский. — Вон: «Нах Москау», видишь стрелку?

— Ничего, мы ее скоро на Берлин повернем.

— Да не очень-то скоро.

— Все относительно, фельдфебель. В рамках истории.

— В рамках истории впереди еще пост. И похоже, посерьезнее. Каждую машину досматривают.

— Проскочим, — с мальчишеской уверенностью пообещал Сима. — Погубит немца порядок. И дисциплина.

С этими словами он отщелкнул крышку ящичка на панели и стал деловито в нем копаться. Достал фляжку, отвинтил пробку, понюхал:

— Шнапс. Хочешь глотнуть?

— Я лучше своего, чистенького, на ночевке.

Сима перебрал попавшиеся в руки бумаги, отобрал нужные:

— Что и требовалось доказать. Кстати, верстах в пяти за постом — поворот на Воробьи.

Этот пост в самом деле был посерьезнее. Полосатый шлагбаум, грозная табличка «Halt», приземистая конторка рядом с обочиной, возле которой плотной сбитой стайкой теснились мотоциклы с пулеметами.

— Дас ист гут, — проговорил Сима. — Значит, впереди секретный объект. Я так полагаю, склад боеприпасов или топливный. Эх, ехать бы так и ехать подальше. Сколько полезного бы собрали.

— А ты веселый человек — серьезно сказал Сосновский. — И смелый. Ты мне нравишься.

— Ты мне тоже, — не стал скрывать Сима. — Ты за этой баранкой будто в Германии родился.

— А в ухо?

— Не успеешь.

— Я не таких…

— Вот именно, — усмехнулся Сима. — Именно, что не таких… Приготовься. Твое дело устало в стекло пялиться. И моргать по-тупому.

Сосновский остановил машину. Справа подошли два солдата. Из-под касок виднелись теплые подшлемники, носы были красные, с замерзшей под ними мокротой.

Старший небрежно выкинул руку в приветствии и тут же протянул ее за документами.

Сима что-то резко сказал ему. Одно слово Сосновскому резануло ухо чем-то знакомым. «Русский мат, что ли», — подумал он, моргая по-тупому.

Солдат виновато дернулся, взял документы, тут же их вернул. И сделал пропускающий жест.

— Шнеллер! — скомандовал Сима Сосновскому. — Ферфлюхтен!

— Что ты ему сказал? — Они тронулись, начали догонять переднюю машину.