– Я провожу вас, – сказала Фанни. – Вы забыли галстук, Бернар.

Побледневший, он стоял уже в дверях. Фанни хотела было поделиться с ним своим изумлением, но не двинулась с места. Не говоря ни слова, он ушел. Фанни вернулась в гостиную. Жак сидел и, улыбаясь, смотрел на Жозе:

– Пари держу, именно этот тип звонил тогда ночью.

* * *

Бернар шел по улице, как безумный, разговаривая с самим собой. Наконец нашел скамейку, сел и обхватил себя руками, словно ему было холодно. «Жозе, – думал он, – Жозе и этот маленький грубиян!» Он наклонился вперед и тут же распрямился, почувствовав сильную физическую боль; старушка, сидевшая рядом с ним, смотрела на него с изумлением, чуть ли не с испугом. Он заметил это, встал и пошел дальше. Надо было отнести галстук Алену.

«Хватит с меня, – думал он, полный решимости, – это невыносимо. Как в плохом романе – смехотворная страсть к маленькой шлюшке. А ведь она даже не шлюха. Я не люблю ее, но почему-то ревную. Так дальше жить нельзя, это слишком, или, наоборот, мне этого слишком мало». – И в ту же минуту он принял решение уехать.

«Придумаю себе какую-нибудь деловую поездку, связанную с проблемами культуры, – саркастически улыбнулся он, – это ведь все, что я умею делать: писать заметки о культуре, ездить в поездки по делам культуры, вести разговоры о культуре. Культура – вот что остается, когда ничего не умеешь делать». А Николь? Он отошлет ее на месяц к родителям, попробует взять себя в руки. Но уехать из Парижа, из Парижа, где живет Жозе?.. Куда она отправится с этим юношей, что будет делать? Он столкнулся с Аленом на лестнице.

– Наконец-то, – сказал Ален, – мой галстук!

Он шел ужинать с Беатрис перед ее спектаклем. Поскольку она была занята только во втором акте, у них было время до десяти часов. Но каждая минута наедине с ней казалась ему бесценной. Эдуар Малиграсс, его племянник, оказался подходящим предлогом для того, чтобы увидеться с Беатрис помимо понедельника.

* * *

Надев новый галстук, Ален, слегка обеспокоенный постоянным теперь грустным видом Бернара, которого считал своим подопечным, отправился за Беатрис к ней домой; она жила на маленькой улочке неподалеку от проспекта Монтеня. Ален размечтался и навоображал себе бог знает что: он и Беатрис в шикарном, но скромном ресторане, за окном шум проезжающих автомобилей, а главное, Беатрис, «восхитительная маска», как он про себя ее называл, пригашенная светом розового абажура и склонившаяся к нему. Он, Ален Малиграсс, слегка утомленный жизнью, наделенный хорошим вкусом, к тому же – высокого роста, что, как ему было известно, немаловажно для Беатрис. Вначале они снисходительно поговорят об Эдуаре, потом эта тема им наскучит, речь зайдет о жизни, о некоторых разочарованиях, непременно выпадающих на долю красивой женщины, о жизненных испытаниях. Он возьмет ее за руку. На большее он, пожалуй что, не решится. Но он представить себе не мог, как поведет себя Беатрис. Ален боялся ее, предчувствуя, что она будет в прекрасном расположении духа, вооруженная той страшной самоуверенностью, которую придает ей честолюбие.

Беатрис, однако, играла в тот вечер роль, вполне согласующуюся с ролью Малиграсса. Несколько добрых слов режиссера, ставившего пьесу N, и неожиданное внимание одного влиятельного журналиста внушили ей уверенность в успехе, окрыляющем тех, для кого самое главное в жизни – одобрение общества. Вот почему за ужином она чувствовала себя преуспевающей молодой актрисой. Приводя мечты в соответствие с действительностью, под воздействием волшебных минут сентиментального умиротворения, которое легко обретают души довольно низкие, она видела себя актрисой, достигшей зенита славы, но предпочитающей общество интеллигентного литератора с хорошим вкусом сомнительным радостям ночных кабачков, – успех ведь не исключает оригинальности. Потому она и потащила Алена Малиграсса, склонного, несмотря на расчетливость, к некоторым безумствам, в маленький ресторанчик, слывший заведением для интеллектуалов. Так что ее и Алена розовый абажур не разделял, между ними мелькали только суетливые руки официантки, а за соседними столиками стоял несмолкающий шум и звучала чудовищная гитара.

– Дорогой Ален, – заговорила Беатрис своим низким голосом, – что случилось? Не скрою, ваш телефонный звонок меня страшно заинтриговал.

(Последняя пьеса N была историческим детективом.)

– Я хотел поговорить об Эдуаре, – несколько нервозно сказал Ален.

Время шло и шло, а он все щипал свой хлеб. Первые полчаса вообще прошли в какой-то безумной неразберихе с такси, Беатрис путалась в объяснениях, не зная, как проехать к этой дрянной забегаловке, потом началось упрашивание, чтобы войти и получить место. Да и воздуха здесь не хватало: он задыхался. К тому же прямо перед ним висело зеркало, в котором он явственно видел свое длинное, довольно морщинистое, но, несмотря на это, местами слишком детское, инфантильное лицо. Бывают такие люди, которых судьба награждает какой-то безвозрастностью. Он тяжело вздохнул.

– Эдуар? – улыбнулась Беатрис.

– Да, Эдуар, – сказал он, и от ее улыбки у него сжалось сердце. – Мои слова покажутся вам смешными (Господи Боже, каким смешным кажется ей он сам!), но Эдуар – ребенок. И он любит вас. Со времени приезда он одолжил уже больше ста тысяч франков, пятьдесят из них у Жозе, и все чтобы экстравагантно одеваться и нравиться вам…

– Он осыпает меня цветами, – сказала Беатрис, снова улыбнувшись.

Улыбка ее была безупречной, снисходительной и слегка утомленной, но Ален Малиграсс, очень редко ходивший в кино или на плохие пьесы, ее не распознал. Она показалась ему улыбкой любви, и ему тут же захотелось немедленно уйти.

– Это досадно в конце концов, – сказал он.

– Досадно, что меня любят? – переспросила Беатрис, склонив голову и почувствовав, что пора переменить тему разговора. Но сердце Алена Малиграсса опять сжалось.

– Я его слишком хорошо понимаю, – с пылом сказал он, и Беатрис деланно рассмеялась.

– Я с удовольствием съем сыру, – сказала она. – Расскажите мне об Эдуаре, Ален. Не скрою, он мне небезынтересен. Но мне совсем не нравится, что он из-за меня влезает в долги.

Однако в ту же минуту она поймала себя на мысли: «Да пусть разорится! На что еще годятся эти молодые люди?» На самом деле Беатрис, конечно, этого не считала, у нее было доброе сердце, к тому же она понимала, что это совсем не то, что можно говорить отчаявшемуся дядюшке, а Ален и так был очень подавлен.

Она склонилась к нему совсем, как он мечтал, звуки гитары стали душераздирающими, а вычурные свечки, стоявшие на столе, покачнулись в глазах Беатрис.

– Ну что мне делать, Ален? И, честно говоря, что я могу сделать?

Он пришел в себя и пустился в пространные объяснения. Быть может, она даст понять Эдуару, что у него нет никакой надежды?

«Но она у него есть», – весело подумала Беатрис. Она вдруг остро почувствовала нежность к Эдуару, вспомнив его мягкие каштановые волосы, неловкие жесты, веселый голос по телефону. К тому же ради нее он залез в долги! Она забыла о пьесе N, о своем сегодняшнем спектакле, ей захотелось увидеть Эдуара, прижаться к нему, почувствовать, как он дрожит от счастья. Она видела его с тех пор всего один раз, в баре, он застыл на месте, и на лице его было написано такое восхищение, что она испытала какую-то гордость. Любое ее движение навстречу было ему восхитительным подарком, и она смутно осознавала, что ей нужно, чтобы все ее отношения с людьми были только такими.