– Нет. – Да.

– Рэй, – сказала она, – ты не мог меня бросить. По сути, тебя никогда не было рядом.

Но он просто смотрел на нее непонимающим взглядом.

– Слушай, пойдем домой, – сказал он. – Давай вздремнем немного.

На обратном пути Рэй приобнимал Дженни за плечи, отводил ветки в сторону и придерживал колючие, пропуская ее вперед. Когда они поднырнули под лапы последней сосенки и вышли на свой двор, Рэй остановился, чтобы перевести дух, и тут увидел Готэма – припавшего к земле, готового к прыжку – буквально в трех фугах от голубя. Он в жизни еще не видел, чтобы кот подбирался к птице так близко. Птица, казалось, приросла к месту, и поначалу он не понял, почему она не улетает. Потом до него дошло: голубь ждет звона колокольчика. И взлетит, как только его услышит. Рэй тоже ждал своего колокольчика. Он даже различал еле слышный звон вдали, но крылья у него еще только-только прорезались. Он тоже не мог взлететь. Но он полетит, подумал он. Полетит при первой же возможности.

Рэй прижал к своей груди голову Дженни, чтобы она не видела разыгрывавшейся перед ними сцены. Но сам не находил в себе сил отвести глаза. Рэю понадобилось много времени, чтобы понять, что никто не придет к нему на помощь, и частью своего сознания (уже пребывающей во владениях смерти) задавался вопросом, когда наконец голубь поймет то же самое. Но потом еще живая часть сознания заставила Рэя поднять с земли сосновую шишку и швырнуть в сторону кота и голубя, вспугнув обоих: один метнулся прочь, другой взлетел ввысь. В конце концов он спас хоть кого-то и теперь пытался перевести дыхание. Он сомневался, что у него получится.

Когда она вернулась, Рэй вдруг осознал, что исследует всю ее с головы до пят, пытаясь определить места, которых касался другой мужчина, – места, которые тот наверняка трогал в естественном ходе развития отношений.

Рэй начал с лица. Конечно, он множество раз дотрагивался до лица Дженни, а следовательно, и до щек – присыпанных мелкими веснушками, словно красным перцем. Скулы у нее высокие и щеки круглые, но не настолько высокие и не настолько круглые, как у некоторых женщин, чтобы привлекать особое внимание. Щеки у нее (на самом деле Рэй говорил это Дженни незадолго до свадьбы) похожи на маленькие мягкие подушечки под глазами – зелеными глазами, всегда хранившими сонное выражение, которое он полюбил в конце концов. Тот, другой тип (Рэй не хотел даже в мыслях называть его по имени, хотя прекрасно его знал) вряд ли когда-либо дотрагивался до ее глаз – разве только случайно. Но вполне возможно, по векам провел пальцами раз-другой. Сам Рэй часто делал это – почему бы другому мужчине не сделать то же самое? Ее пеки входили в список заповедных мест. Прикосновение к ним оставляло странное ощущение некоего интимнейшего акта: словно дотрагиваешься до белого брюшка лягушки, до нежной кожицы. За мгновение до поцелуя Рэй проводил пальцами но ее векам раз или два, и она закрывала глаза, и он накрывал губами ее губы – поэтому представлялось очевидным, в высшей степени очевидным, что губы тоже следует включить в упомянутый список.

Но здесь у него возникали трудности. Рэю было трудно представить, как чьи-то еще губы входят и прямой и недвусмысленный контакт с губами Дженни, с губами его жены. И все же такое происходило, верно ведь? Вероятно, именно это место задействовалось чаще всех прочих при физическом контакте их тел – по крайней мере, в области лица, которое он в данный момент исследовал. Она целовала его, он целовал ее, они целовали друг друга. И во время долгого поцелуя – поцелуя, который они, вероятно, начинали осторожно и нежно, даже стыдливо, ненадолго открывая глаза и пристально глядя друг на друга, а потом одновременно закрывая, словно давая знак к началу настоящего празднества, – возможно, он держал ее лицо в ладонях. Все лицо! То есть щеки, подбородок и частично уши – все, кроме носа.

Ясное дело, другой мужчина никогда не дотрагивался до носа Дженни. Это хорошо.

Будучи мужем Дженни, Рэй множество раз дотрагивался до ее носа. Он помнил, как однажды сказал ей: «У тебя на носу…» – а потом взял бумажный носовой платок и вытер сам. Другой мужчина наверняка никогда не делал такого.

После возвращения жены Рэй частенько наблюдал за Дженни, когда она рассеянно протирала кухонный стол или разговаривала по телефону с подругой, и словно воочию видел, как чужие мужские руки легко прикасаются к ее шее, волосам и спускаются на худые плечи. «На тебе мой волос», – шепотом говорит она, и ее голос, даже если в нем слышатся недовольные нотки, звучит подобием музыкальной фразы, подобием сокровенной мелодии, известной только им двоим. У нее длинные каштановые волосы, и иногда мужские пальцы запутываются в них и по неосторожности вырывают одну-другую тонкую прядь. Наверное, потом другой мужчина иногда находил несколько волос, обмотавшихся вокруг пальца или зацепившихся за пуговицу. С Рэем такое случалось великое множество раз; вероятно, и с ним тоже. Тогда логично предположить, что он не только дотрагивался до волос Дженни, но до сих пор, сам того не ведая, хранит где-то у себя несколько длинных темных волосков, память о чувстве, на первых порах похожем на любовь, о неком странном чувстве, бурно пережитом ими, но ныне угасшем – по крайней мере, Дженни говорит, что оно угасло, или, во всяком случае, осталось в прошлом. Именно так она говорит, что бы там ни имела в виду, думал Рэй.

Однако все остальное в ней совсем другое дело, поскольку почти все остальное спрятано, скрыто под одеждой; и чтобы дотронуться до нее там, требовалось приложить гораздо больше усилий, произвести, так к сказать, ряд более агрессивных, захватнических действий. Именно такую захватническую политику Рэй осуществлял по отношению к Дженни последние семнадцать лет и почти все это время пребывал в уверенности, что он единственный человек, имеющий к ней подобного рода доступ, и она является тайной, которой делится только с ним одним. Но теперь тайна стала известной третьему лицу и перестала быть тайной. Теперь он смотрел на Дженни – когда она принимала ванну, одевалась утром перед уходом на работу – и задавался вопросом, в каких потайных местах ее тела побывал другой мужчина и что он делал, когда добирался до них. Вопрос мучительный для Рэя, поскольку разве мог тот парень пропустить хоть что-нибудь? Глядя на маленькие, задорно вздернутые груди Дженни, на тонкие ребра, сходившиеся плавной аркой над животом, на сам живот, округлый и мягкий, с двух сторон ограниченный изящными костями узкого таза, он понимал, что любой мужчина почел бы за счастье пуститься в путешествие по этим заповедным местам. Другой мужчина там побывал. Кого Рэй пытался обмануть? Тот парень побывал повсюду. На самом деле Рэй почти наверняка знал, где он побывал, словно отпечатки чужих пальцев светились на черном силуэте Дженни, запечатленном в истерзанной мукой душе. Все его собственные измены казались теперь делом далекого прошлого. А она изменила совсем недавно. И все же многого Рэй не мог или не хотел представить, многое он предпочитал принимать без раздумий или просто не замечать – так отводишь взгляд от страшных фотографий в новостном журнале. Было тяжело представлять, как они держались за руки. Но они часто держались за руки, жена Рэя и другой мужчина, – возможно, в самых невинных обстоятельствах. Во время редких совместных обедов, в машине, при прощании после тайного свидания: вероятно, именно тогда и происходил самый долгий и самый тесный контакт. Ту самую руку, на палец которой Рэй однажды надел кольцо, золотое кольцо, другой мужчина (чье имя он знал, но отказывался произносить из страха, что оно обладает некой магической силой) держал в своей руке.