энергии на книгу было потрачено. Каждый раз, работая над собственной рукописью, я прорывалась через свою же боязнь вязкости, лишних слов, неточности фраз…

Да, письменный и устный текст – «сестры». Но не близнецы. Расскажу историю, которая покажет вам, в чем их принципиальное отличие.

В 1960-е годы (времена оттепели!) на центральном телевидении работал знаменитый журналист Юрий Фокин. Его программа называлась «Эстафета новостей» – это был тот случай, когда вся страна приникала к экрану. Веселый, умный, харизматичный ведущий вел прямые эфиры с заводов, с фабрик, с улиц советских городов.

Люди открыто говорили в его микрофон о том, что их волновало.

Но оттепель – явление недолгое. Она закончилась, и свобода самовыражения журналиста и его героев стала сильно раздражать начальство.

Выход был найден столь же гениальный, сколь и подлый. Фокина убрали из программы за… профессионализм. Абсолютный профессионализм.

Как это произошло?

В журнале «Журналист» (он считался главным изданием для всех пишущих и снимающих: корреспондентов, дикторов, операторов, фотографов, редакторов) вышла разгромная статья. Фамилия автора была вымышленной – я не знаю, кто на самом деле написал эту статью. Не помню и ее названия – что-то вроде «Разве так говорят?» или «Почему он так говорит?».

В статье приводились выдержки из программы Юрия Фокина, точнее, цитаты из его речи. Это был тот самый случай, когда люди глазами читали текст, который был написан ушами.

В расшифрованном виде его блестящая речь казалась корявой и неграмотной. Какие-то фразы обрывались, какие-то слова повторялись. Порой звучали неудачные словосочетания – сам же ведущий со смехом себя подправлял, наслаждаясь игрой словами.

Но та самая речь, которой все наслаждались «на слух», вдруг показалась убогой «на взгляд».

Журналиста уволили – с треском. Ему запретили выступать на ТВ и на радио из-за якобы его безграмотного русского языка.

Но дело в том, что как раз его устный русский был грамотным! Просто он был… устным.

Вместо Фокина в эфир вышли другие журналисты – за отсутствием телесуфлера они просто учили письменные тексты наизусть. И исполняли их как дикторы: гладенько, ровненько, скучненько.

Когда в начале 1990-х я организовала свою школу тележурналистики, я с огромной радостью ломала лед канцелярщины и учила армию своих учеников из самых разных городов России тому самому фокинскому языку – живому, настоящему.

Если ребята показывали сюжеты, в которых звучали слова «предприятия оборонной промышленности Самары берут рубежи новых достижений», я просила автора текста позвонить мне по телефону.

Да, прямо из этой же аудитории.

– О чем ваш сюжет? – спрашивала я его в трубку.

– О том, что предприятия оборонной промышленности Самары берут рубежи новых достижений, – отвечал парень, уже понимая, как нелепо звучат его формулировки.

Надо ли говорить, что народ падал со стульев от смеха, при этом прекрасно понимая, что большинство из присутствующих говорит почти так же!

Мы переводили плохой русский письменный на хороший русский устный. И вдруг оказывалось, что предприятия Самары не перестают нас удивлять. Что они смогли перестроиться на выпуск новой продукции. И что это неудивительно, если посмотреть на квалификацию людей, которые там работают.

Вариантов перевода может быть очень много – в зависимости от того, какая у вас картинка.

Представьте, что вы – в Вене и снимаете для соцсетей центральную улочку с открытыми кафе. Вы идете и рассказываете, как любите сидеть в открытых кафе и как вы соскучились по этой атмосфере.

Если взять ваш текст и расшифровать его, он может оказаться недостаточным для понимания. И это хорошо! Потому что на самом-то деле у вас есть картинка. И вовсе не нужно повторять в тексте все, что зритель и так видит на картинке.

Лучше акцентировать внимание зрителя именно на том, что вас самого привлекло в видео.

Можно сказать:

– Посмотрите, на столах почти нет еды, в основном кофе. Да, в Вене любят кофе как нигде.

Зритель будет вглядываться в картинку, и ваш текст только добавит ей эмоций и содержания.

Вот такие разные отношения с русским языком у людей разных профессий.

Но я уверена, что мастер одного жанра должен менять привычную ему форму изложения, если он приходит в другой жанр. Или же пользоваться поддержкой помощников. Именно поэтому я чаще диктую свои книги, чем пишу их за клавиатурой.

Устная речь – это привычный мне формат тренингов, разговоров с учениками, публичных выступлений. Именно в устной речи мне проще всего формулировать мысль. А затем, когда надиктованный текст будет переложен на бумагу, я с удовольствием возьмусь за него как редактор. И тут уже мои глаза будут анализировать текст не как материал «для уха», а как материал «для глаза». Напомню: текст устный и текст письменный – это «сестры». Но не близнецы.

Глава 2

Геометрия текста

Русский письменный

Блок Светланы Иконниковой

В 1990-е и начале 2000-х годов я работала газетным журналистом. Что такое журналист в маленькой, но гордой корпоративной газете? Это «сбегай на завод, напиши текст про производство, позвони начальнику цеха, уточни цифры и термины (и не перепутай технологию холодной высадки металла с холодной штамповкой оного) – и отдай текст редактору».

Все, что касалось верстки текста на газетной полосе, журналиста почти не касалось. Ну, выпускающий редактор мог сказать:

– На полосу не лезет. Убери пять строк!

А мог не говорить и убрать самостоятельно.

В общем, о том, чтобы мой текст выглядел «читабельно», я не задумывалась. Моя задача – содержание. А красота – это к верстальщикам.

На стыке нулевых и десятых годов в жизнь вошли соцсети. Вошли, стали родными и заняли лучшие места. Конечно, я сразу втянулась в блогерство – писала посты много и часто.

«Что-то меня лайкают мало, – недоумевала поначалу. – Хорошие же тексты. Почему лайков нет?»

А потом… взглянула на свой пост со стороны.

Большой, нечитаемый, без фотографий и подзаголовков кирпич из букв.

Кто его будет читать? Кто в этом граните алфавита разглядит интересное? Люди просто пролистают мой пост, не углубляясь в текст.

Даже сегодня шрифт и междустрочный интервал в соцсетях оставляют желать лучшего. В 2010-м они были и вовсе ужасающими – как будто в дизайнеры Facebook сослали последнего троечника.

Что было делать?

Я не могла изменить шрифт.

Я не могла увеличить междустрочный интервал.

Я даже выделить текст жирным, курсивом, цветом, подчеркиванием… – не могла.

– Я могу делать короткие абзацы, – сказала вдруг себе. – И ставить пустую строку между ними.

Простая, доступная каждому технология сработала на миллион процентов. Я даже не заботилась о том, чтобы появление нового абзаца оправдывалось логикой изложения. Это было абсолютно арифметическое решение.

Пять строк есть?