подкатил через пару минут, и народу в нем было немного. Пропустив вперед пожилую женщину с внуком, блондин легко поднялся по ступенькам, прошел в салон. Блатные просочились в автобус последними.

В сдвинутые окна врывался разогретый асфальтом воздух, и под фанерной крышей автобуса было невыносимо душно. Мужчины расстегивали рубахи, женщины неистово обмахивали себя ладошками и платками.

Блатные обосновались недалеко от выхода и незаметно поглядывали на спортсмена. Тот присел на свободное место в середине салона, водрузил на колени объемную сумку и выходить пока не собирался.

Расположившись неподалеку от блондина, Шатун и Хряпа впервые детально рассмотрели его внешность и лицо. Годик от первоначальной цифры сразу пришлось скинуть – восемнадцать лет, не больше. Кожа лица гладкая, чистая. Под копной еще влажных светлых волос чернели густые брови. Нос прямой и тонкий. Под немного припухлыми губами выдавался волевой подбородок. Щеки спортсмена еще не знали бритвы – кое-где, и в особенности на скулах, пробивалась молодая светлая растительность.

«Гляди», – вдруг показал Хряпа загоревшимся взглядом на стоящую рядом бабку. Та приготовилась выйти на ближайшей остановке; на руке ее висела раздутая хозяйственная сумка, из которой торчал уголок кошелька.

Предложение не нашло поддержки. Более того, Шатун изобразил злобную гримасу, показал кулак и кивнул в сторону спортсмена: «Вон туда гляди! И давай сегодня без твоих штучек!»

Глава четвертая

Москва, больница на Кузнецком Мосту – Ленинградский вокзал

16–19 августа 1945 года

Происшествие в здании Ленинградского вокзала с последующей погоней и стрельбой в Грохольском переулке крайне обеспокоило руководство рабоче-крестьянской милиции и Московского уголовного розыска. Тому имелось две веских причины. Во-первых, один сотрудник милиции, не приходя в сознание, скончался от пулевых ранений, а другой – с пробитой головой и сотрясением мозга – все еще находился в больнице. Во-вторых, всем было очевидно, что подозрительный тип, на которого обратил внимание милицейский патруль, не являлся простым приблатненным шалопаем. Он откуда-то приехал поездом на Ленинградский вокзал, имел при себе саквояж и оружие. Стал нервничать и оказал сопротивление при проверке документов, пытался скрыться, а когда понял, что его обнаружили, без раздумий открыл огонь.

– Мы просто обязаны оказать посильную помощь милиции в розыске этого враждебного советскому народу элемента, – решительно заявил Урусов и приказал группе Ивана Старцева «обмозговать план помощи и представить его для оценки и утверждения».

Костя Ким с простреленной подключичной мышцей долечивался в госпитале. Ранение, слава богу, оказалось легким; пулю хирурги достали, рану зашили. Крови он потерял прилично, но тут расторопным оказался дед, коего он, теряя сознание, принял за писателя Льва Толстого. Смекнув, в чем дело, дедок накрепко замотал ключицу Кости тряпками и побежал звонить в неотложку. Тем и спас молодого лейтенанта.

Уже на третий день оперативники добились у врачей разрешения навестить молодого коллегу в больничной палате. Уплетая принесенные фрукты, Костя вспоминал тринадцатое августа и рассказывал о каждой минуте пребывания на Ленинградском вокзале.

– …Потом стою у газетного киоска, покупаю «Комсомолку». Вдруг слышу крики, возня, потасовка у входа в вокзал…

– Костя, о начале этой истории мы наслышаны от сотрудников милиции и гражданских свидетелей, – сказал Старцев, подавая больному большую грушу. – Ты нам лучше о погоне и стрельбе поведай. Ведь об этой части происшествия знаешь только ты.

Дожевав яблоко, Константин принялся за сладкую грушу.

– Выскочил из толпы, что образовалась при входе в вокзал, заметил сотрудника милиции в белой тужурке и припустил за ним, – проговорил он с набитым ртом. – Догнал в начале Каланчевской; он уже, бедолага, выдыхался. На ходу представился, предложил помощь…

Через распахнутые рамы окон в чистую, светлую палату долетали звуки из внутреннего дворика больницы: шорох листвы высоких берез, пение птиц, скрип колес каталок и зычный голос сестры-хозяйки, недосчитавшейся какого-то ведра. Из палаты не было видно оживленных московских улиц, да и шум автомобилей сюда не доносился. Потому создавалось впечатление, будто не больничка это, а санаторий и находится он не в центре огромной столицы, а далеко за городом на краю березовой рощи.

– …Значит, Большая Спасская преступника не заинтересовала? – переспросил Егоров.

Рот был снова занят, и Костя помотал головой.

– Побежал прямо до Грохольского?

– Угу.

– А с Грохольского шмыгнул во Второй Коптельский?

– Точно, – молодой лейтенант наконец прожевал грушу. – Нырнул туда и метрах в пятидесяти затаился за кустами сирени.

– А почему дальше не побежал, как считаешь?

– Устал. Милиционер тоже еле дышал и дальше бежать не мог. Даже у меня дыхание сбилось, хоть я и не курю.

– Убедительно, – кивнул Васильков, достал блокнот и попросил: – Набросай-ка нам, братец, его портрет. И как можно подробнее.

Вытирая казенным полотенцем сладкий сок с ладоней, Костя принялся описывать внешность стрекулиста с саквояжем. Нескладная фигура получила самую обширную и подробную характеристику. А вот лица преступника он вблизи не видел, поэтому обошелся лишь общими фразами: «Волосы темные средней длины, лицо вытянутое с большим носом, уши немного оттопыренные, голова яйцеобразная на тонкой и длинной шее…»

Получив полную информацию из первых рук, оперативники вернулись в управление. Васильков с записанным словесным портретом преступника сразу отправился к штатному художнику – Карпову Науму Лазаревичу, кабинет которого находился в дальнем закутке первого этажа, по соседству с технической экспертизой. Карпов около часа пыхтел папиросами над блокнотом и листами ватмана, покуда не выдал три портретных рисунка.

– Держи, Александр Иванович, – пробасил он. – Соблюдены все пункты описания. Должен быть похож.

Поблагодарив художника, Александр вернулся в рабочий кабинет. Показав коллегам работы Карпова, он передал их фотографу Горшене. И еще через два часа в распоряжении оперативников оказались полтора десятка фотографий карманного размера.

Остаток дня сотрудники оперативно-розыскной группы просидели в кабинете, ломая головы над планом дальнейших действий.

Первым делом они составили список поездов, прибывших на Ленинградский вокзал или отправлявшихся с него в районе полудня тринадцатого августа. Список вышел коротким – всего-то два пассажирских поезда. Один состав отходил в Ленинград, другой через несколько минут прибыл из Великого Новгорода.

– Я так думаю, братцы-товарищи, что этот тип мог провожать кого-то в ленинградском направлении. А мог и приехать в Москву на новгородском поезде, – предположил Старцев, расхаживая по рабочему кабинету и постукивая тростью по паркету. – Одно из двух, и третьего, как говорится, не дано.

– Согласен, – отозвался Егоров.

– А вариант случайного пребывания на вокзале? – засомневался Бойко.

– В каком смысле случайного? – не понял Иван Харитонович. – Это ж не