ФРАНТИРЕР КОЗЛОВ

На столе лежала пачка документов, написанных на трех языках: испанском, французском и русском.

— Вас интересуют эти бумаги? Их история? Ну, что ж, попытаюсь рассказать. Только извините — для начала я закурю…

Виктор Иванович смущенно улыбнулся, сунул в рот папиросу и торопливо чиркнул спичкой. Спичка сломалась. Достал из коробка вторую. Прикурив, затянулся глубоко и с шумом выдохнул сизое облако дыма. И трудно было понять, что это: слишком ли сильная затяжка или скрытый тяжелый вздох, невольно вызванный воспоминаниями о давно пережитых днях.

— Вы знаете, что говорят французские учителя своим ученикам на уроках географии? — неожиданно обратился ко мне Виктор Иванович. — Они говорят, что Франция — это цветущий сад Европы, что Франция — это благословенный рай. Но мне после того рая никакой ад не страшен…

Виктор Иванович вновь зажег спичку и стал прикуривать еще не потухшую папиросу. Его длинные крепкие пальцы чуть заметно дрожали, живые темно-карие глаза, казалось, вглядывались в картины давно минувших лет.

— Осенью сорок третьего года, — продолжал он, — судьба, как говорят в таких случаях, забросила меня на юг Франции, на побережье Средиземного моря. Вы, наверное, видали, как перевозят по железной дороге скот. Так вот, нас привезли туда в таких же наглухо закрытых вагонах. Оборванные, грязные, истощенные от постоянного недоедания и болезней, мы и в самом деле мало, пожалуй, походили на людей. А жизнь любого из нас была для наших охранников дешевле скотской. Чуть что не так — не так ступил, не так повернулся — автомат с плеча, хлоп — и нет человека…

Виктор Иванович задумался.

— Тяжело все это вспоминать, — признался он, вздохнув. — Попали мы в «цветущий сад Европы» за попытку к бегству. Об этом я позднее расскажу. Обстановку на фронтах того времени, надеюсь, вам не надо объяснять, сами знаете. Немцы несли в России большие потери. Чтобы восполнить их, гитлеровское командование перебрасывало на Восточный фронт воинские части с берегов Лионского залива, где они строили оборонительные укрепления. Предполагалось, что именно здесь, на юге Франции, англичане и американцы высадят десанты, чтобы открыть второй фронт. Снятых со строительства укреплений своих солдат гитлеровцы заменяли советскими военнопленными. Нас заставляли рыть траншеи, возводить железобетонные бункеры для огневых точек… Мы, естественно, выполняли только черновую работу, а всем заправляли немецкие военные специалисты.

До этого — и дома, и в армии — мне не раз приходилось брать в руки лом и лопату. Я знал, как с ними обращаться, и знал, что нет ничего тяжелее, чем копать сырую глину. Для этого надо иметь в руках силенку, и она у меня, скажу не хвастаясь, была. Но серый французский известняк — и глине не чета. Он похож на отошедшую после морозов грязь: к лопате льнет, а вглубь не пускает. День-деньской долбишь, долбишь — все руки в кровь собьешь, а сзади только и слышишь: «Шнеллер! Шнеллер!» Это значит: «Быстрее! Быстрее!»

На завтрак и ужин, если их можно так назвать, нам выдавали эрзац-кофе и по кусочку сырого хлеба наполовину с опилками, на обед — жиденький брюквенный суп-баланду. Мы никогда, ни одного дня, не были сытыми. Постоянно испытывали сосущий под ложечкой голод. Ну, и дохли, конечно, в том «раю», словно прихваченные холодом мухи…

Но бывали иногда и светлые дни. Это когда кого-нибудь из нас посылали в Безье: то за цементом, то за проволокой, то за другим чем. Кто попадал в поездку, почти всегда приезжал сытым и товарищам привозил. Простые французы делились с нами последним куском. Как-то раз мне выпало счастье поехать в город. Сопровождал нас, пятерых, один немецкий солдат. Улучив момент, пока он оформлял какие-то бумаги, мы с Иваном Корнеевым заскочили в ближайший магазин. За такие отлучки, между прочим, не очень строго взыскивали. Убежать мы не могли — куда ни ткнись, везде их гарнизоны и патрули. Нас же за версту видать было — мы ходили в каких-то реставрированных обносках военного образца. За каждую отлучку немцы взимали с нас дань — из того, что давали нам французы, отбирали табак, сигареты, вино, если оно доставалось кому-нибудь от щедрых виноградарей. Французского языка ни Корнеев, ни я не знали и ошиблись: магазин оказался ювелирным.

— Вот тебе на! Не туда попали! — разочаровался Иван.

— Да, здесь нам ничего не отломится, — заметил я, окинув взглядом сверкающие браслеты и кольца.

За прилавком стояли двое: худощавый черноватый мужчина и под стать ему симпатичная женщина — черные волосы вот такой пышной шапкой. Оба с любопытством смотрели на нас. В магазине больше никого не было. Корнеев сразу же повернулся и вышел. Следом за ним направился к выходу и я. И вдруг мужской голос остановил меня.

— Вы русский? — услышал я брошенный вдогонку вопрос на моем родном языке.

— Да! — остановился я.

— А как оказались в Безье?

Я коротко объяснил, что по соседству с магазином, во дворе — немецкий склад, и мы приехали получать с этого склада груз.

Мужчина, обменявшись взглядом с женщиной, вышел из-за прилавка и взял меня за рукав.

— Идемте. У нас найдется для вас кое-что.

Женщина осталась в магазине. Мы прошли во внутреннюю дверь и по темным запутанным коридорчикам и лесенкам поднялись на четвертый этаж в маленькую, убого обставленную каморку. «Неказисто живет торговец золотыми изделиями, — подумал я. — Что он за человек? Бывший грузинский князь или бакинский нефтепромышленник, удравший сюда после революции? Зачем он затащил меня в эту дыру?»

Незнакомец подвинул мне стул и опять стал допытываться, кто я такой и как попал во Францию. По-русски он говорил хорошо, правда, с каким-то южным акцентом. Но не зря говорят: кто обжегся на молоке, тот и на воду дует. Я отвечал ему осторожно, стараясь не обмолвиться лишним словом.

На стене висела большая карта Европы, на которой приколотая булавками красная нитка обозначала линию фронта. Во время разговора я украдкой взглядывал на нее — хотелось запомнить, где проходит фронт, чтобы рассказать ребятам. Хозяин, заметив это, вдруг поднялся и вышел. Мне показалось, что он сделал это для того, чтобы я мог рассмотреть карту без всякой опаски. Я тут же этим воспользовался. Через несколько минут он вернулся в сопровождении старушки, которая несла поднос с угощением. Мне предложили поесть. И здесь впервые за многие месяцы я утолил свой голод.

Мне нельзя было отлучаться надолго. Я сердечно поблагодарил хозяев и сказал, что дольше оставаться у них не могу, что мне пора идти, а то могут быть и для меня, и для них неприятности. Они дали