Захлер пожал плечами.

— Глупо.

Она вопросительно вскинула брови. Захлер говорит «глупо»вместо «круто», что в некотором роде сбивает с толку.[11] Но,по крайней мере, он не стал распространяться, что у меня никогда не было своегоусилителя, так что до сих пор мы тоже пользовались одним, принадлежащим ему.

Перл бросила нам шнуры, и я подключился — сначала щелчоксоединения, потом знакомое гудение шести открытых струн. Я прижал пять из них ищипком издал низкое ми. Захлер настраивался на него, заставив греметь однуструну за другой и спровоцировав таким образом небольшой пластиковый хорфутляров с дисками, содрогающихся на кровати.

«Маршалл» был включен на седьмой уровень громкости, докоторого мы никогда не осмеливались подниматься у Захлера в комнате. Я от всейдуши надеялся, что картонные коробки Перл сделают свое дело, иначе наша музыкапроберет ее соседей до костей. Но если кто-то все же вызовет полицию… что же, ябыл готов рискнуть. «Страт» нетерпеливо запищал, когда я заскользил пальцамивдоль грифа, словно и она тоже была готова.

Наконец Захлер кивнул, и Перл потерла друг о друга ладони,восседая за низким маленьким столом, втиснутым между подставками сэлектроникой. Там стоял компьютер, присоединенный к музыкальной клавиатуре сизящными черными и белыми клавишами вместо обычной мешанины букв, чисел исимволов.

Она положила одну руку на клавиши, другую на «мышь».Кликнула два раза, и на колонках вспыхнули огоньки.

— Играйте что-нибудь.

Пальцы внезапно занервничали. Это было важно — сразу жесыграть правильно, чтобы произвести хорошее впечатление на новую гитару. Перлдумала, что нас свела вместе судьба, но это слово неверно описывало ситуацию.Не судьба заставила ту женщину обезуметь. Люди находились буквально на граниэтим странным летом, принесшим с собой волну преступлений, нашествие крыс исводящую с ума жару. Это было нечто большее, чем просто Перл, Захлер и я.

«Страт» не судьба, а просто еще один симптомпротивоестественной болезни, от которой страдал Нью-Йорк, чего-то странного,неожиданного, типа черной воды, которую мы видели на пути сюда.

Мгновение «Страт» в руках ощущался каким-то неуместным.

Но потом Захлер спросил:

— Большой рифф?

Я улыбнулся. Большой рифф существовал уже очень давно —ровно столько, сколько мы вообще играли. Простой, дерзкий и, главное, хорошознакомый. Однако «Страт» наверняка заставит его звучать по-новому, типа, какесли играть в бейсбол, отбивая мяч бутылкой, а не битой.

Захлер начал. Его часть большого риффа низкая, ворчащая,звучание струн приглушено правой рукой — как будто что-то пытается вырваться изкипящей кастрюли.

Я сделал медленный, глубокий вдох и… вступил. Моя частьбыстрее, чем его, пальцы извлекают высокие звуки где-то посреди грифа. Моячасть скользит, а его вспенивается, взрываясь искрами. Моя мчится стрелой ивидоизменяется, а часть Захлера остается неизменной, ровной и низкой, заполняявсе интервалы.

«Страт» нравился большой рифф, он вошел в него, точно нож вмасло. Тонкие, как паутинки, струны, невесомые по сравнению со струнамиЗахлера, искушали пальцы играть быстрее и выше. Если большой рифф — армия, тоЗахлер — пехота, что-то там ворчащая на земле. А меня «Страт» превратил впадающих с неба орбитальных ниндзя в черных пижамах под красными комбинезонами.

Перл сидела, закрыв глаза и слушая, «мышь» подергивалась подсогнутыми пальцами. Она выглядела так, словно готова ворваться, беспокойноожидая подходящей лакуны.

Мы продолжали в том же духе минут десять, может, двадцать —это всегда трудно оценить, когда играешь большой рифф, — но она так и невступила…

В конце концов, Захлер еле заметно пожал плечами и позволилриффу иссякнуть. Я последовал за ним, завершив последний прыжок с орбиты.«Страт» дернулся и неохотно смолк.

— Ну, в чем проблема? — спросил Захлер. —Тебе не нравится?

Несколько секунд Перл молчала, напряженно размышляя.

— Нет, это замечательно. В точности то, чего яхотела. — Ее пальцы рассеянно поглаживали клавиши. — Но… ммм… он,типа… большой.

— Ну да, — сказал Захлер. — Мы так и называемего — большой рифф. Довольно глупо, правда?

— Не сомневаюсь. Но… ммм… позвольте задать вам одинвопрос. Как давно вы играете вместе?

Захлер посмотрел на меня.

— Шесть лет, — ответил я.

С тех пор, как нам было по одиннадцать, и играли мы наодолженных в школе гитарах с нейлоновыми струнами, усиливая их звучание спомощью микрофонов машины караоке старшей сестры Захлера.

Перл нахмурилась.

— И все это время вы играли только вдвоем?

— Ну да… — признался я.

Захлер посмотрел на меня, типа, смущенно. Может, подумал:«Не рассказывай ей о машине караоке».

— Тогда неудивительно, — заявила она.

— Неудивительно что? — спросил я.

— Что больше не остается места.

— Для чего?

Перл сдвинула очки к переносице.

— Там есть все. Типа пиццы с сыром, грибами, пепперони,перцем чили, колбасой, «эм-энд-эмс» и кусочками бекона. Что, предполагается,должна делать я? Добавить гуакамоле?[12]

Захлер состроил гримасу.

— Предполагается, что ты ее впитаешь.

— Нет. Она слишком большая и сырая… — Она негромкосвистнула сквозь стиснутые зубы, медленно кивая. — Вы, ребята, сумелисделать целую группу из двух гитар, что говорит о вашей незаурядности. Но есливы собираетесь иметь настоящую группу — типа, чтобы в ней было больше двухлюдей, — нужно играть… ну, не так круто. Мы должны проделать в большомриффе кое-какие дыры.

Прищурившись, Захлер посмотрел на меня, и я понял, что еслирешу прямо сейчас покончить со всем этим, он уйдет вместе со мной. И я почтитак и сделал, потому что большой рифф — это святое, это часть нашей дружбы, аПерл говорила о том, чтобы выдернуть из него что-то, освободив место для еемогучей электроники.

Я сердито уставился на все эти мигающие огоньки, задаваясьвопросом, как можно втиснуть то, на что способно оборудование Перл, в другуюмузыку и при этом не задавить ее.