Жутко глупая барабанщица, однако.

— Поговори с ней, — сказала Перл и бросиласмущенный взгляд на заставленную картонными коробками дверь комнаты. —Послушайте, мне кажется, мама уже дома, поэтому нам нужно закругляться. Но вследующий раз мы напишем для большого риффа Б-секцию. Может, кое-какие слова.Кто-нибудь из вас поет?

Мы поглядели друг на друга. Мос мог петь, но в жизни непризнается в этом вслух. И он слишком гениальный гитарист, чтобы тратить время,корячась перед микрофоном.

— Ну, — продолжала Перл, — я знаю реальноразностороннюю певицу, в данное время свободную, типа того. А вы тем временемпоговорите со своей барабанщицей.

Я улыбнулся и кивнул. Мне нравилось, как эта девушка нетеряет ни минуты, как здорово мотивирует нас. И делала она это очень умело, всятакая сосредоточенная, такая ответственная. Шесть лет репетиций, и вдруг в одинмиг возникло ощущение, будто у нас настоящая группа. Я поглядел на афиши настенах Перл, уже думая об обложках альбомов.

— Барабаны? Здесь? — спросил Мос.

Мой взгляд скользнул по усилителям, кабелям и синтезаторам.Со всем этим барахлом тут хватало места для нас — и, может, еще для кого-то,играющего на бонго.[15] Но полная барабанная установка сюда нипод каким видом не влезет. И поскольку картонные коробки прикрывали и окна, аво время репетиции всегда потеешь, запах уже был не слишком приятный. Легкопредставить себе, какой вклад внесет в это барабанщик, работающий на полнуюкатушку.

Это была вторая причина, по которой я никогда не говорилМосу о той девушке. Барабанщики занимают слишком много места и грохочут слишкомгромко для любой спальни.

— Я знаю место, где можно репетировать, — сказалаПерл. — Очень дешевое.

Мы с Мосом переглянулись. Никогда прежде мы не платили завозможность репетировать. Перл ничего не заметила. Надо полагать, ей уже невпервой раскошеливаться, чтобы репетировать. Оставалось надеяться, что оназаплатит и на этот раз у меня было немного «собачьих» денег, но Мос находился висключительно стесненных обстоятельствах.

— Есть еще одна проблема. Прежде чем начинатьпривлекать новых людей, нужно придумать название группы, — заявилаПерл. — И это должно быть не какое-то случайное, а правильное название. Впротивном случае с появлением каждого нового человека группа будет изменяться,а вместе с ней и название. — Она покачала головой. — И мы так никогдаи не поймем, кто же мы на самом деле.

— Может, подойдет «Б-секции», — сказал я, —Это было бы фотлично.

Перл недоверчиво посмотрела на меня.

— Фотлично? Ты всегда так говоришь — фотлично?

— Ага.

Я с усмешкой посмотрел на Моса. Он закатил глаза.

Она ненадолго задумалась, а потом улыбнулась.

— Фотменно.

Я расхохотался. Эта цыпочка, безусловно, глупая.

ПЕРЛ

— Один из этих мальчиков довольно мил.

— Да, я заметила, мама. Спасибо, что обратила моевнимание, на случай если бы я упустила это из вида.

— Правда, немного неряшлив. И погребальная песнь,которую вы играли, заставила фарфор весь день громыхать.

— И вовсе не весь день, — Я вздохнула, глядя вокно лимузина. — Может, часа два.

Ехать куда-то с мамой раздражает до жути. Но добиратьсясейчас в глубину Бруклина подземкой просто немыслимо тяжко, а я должна былаувидеться с Минервой немедленно. Ее эзотерическая целительница утверждает, чтохорошие новости способствуют выздоровлению. А мои новости были больше чемхорошие.

— Кроме того, мама, эта «погребальная песнь» поистинефотличная.

— Как, как? Неужели ты сказала «грязная»?[17]

Я захихикала, сделав в уме пометку рассказать об этомЗахлеру. Может, нам стоит назвать себя «Грязнули»? Но это как-то по-английски,а мы так не звучим. А как? Мы звучим как, типа, группа, от которой громыхаетфарфор. «Громыхалы»? «Трещотки»? Слишком отдает деревней и Западом. «Фарфоровыегромыхалы»? Слишком сложно, даже для меня. Тогда уж нужно говорить «Те, ктогромыхает фарфором». Ничего себе названьице! Не-а. Не годится.

— Они будут и дальше приходить? — слабым голосомспросила мама.

— Да.

Я поиграла с кнопкой своего окна, впуская на заднее сиденьелимузина небольшие порции летней жары.

Мама вздохнула.

— А я-то надеялась, что все эти групповые репетиции ужепозади.

Я испустила стон.

— Групповые репетиции — это то, чем занимаютсядействующие группы, мама. Но не волнуйся. Через неделю или около того мыперенесем наше оборудование на Шестнадцатую улицу. Совсем скоро твой фарфорбудет в безопасности.

— А-а, туда.

Я посмотрела на нее, сдвинув очки к переносице.

— Да, туда, где полно музыкантов. Какой ужас!

— Они больше похожи на наркоманов.

Она слегка вздрогнула, отчего ее серьги зазвенели. Мамасобиралась пустить пыль в глаза некоему собирателю средств[18]для Бруклинского музея и с этой целью оделась в черное платье для коктейлей иналожила слишком много макияжа. Когда она так одевается, у меня всегда мороз покоже идет, словно мы едем на похороны.

Конечно, у меня и сейчас мороз по коже пошел — мы уже былинеподалеку от Минервы. Большой особняк промелькнул снаружи, весь причудливоизукрашенный, словно дом с привидениями: башенки, железная изгородь, крохотныеокна в верхней части. В животе возникло неприятное ощущение, и внезапнозахотелось, чтобы мы вместе ехали на вечеринку, где все такие невежественные,хлещут шампанское, а самая большая беда для них — недостаточный бюджет Египетскогокрыла музея. Или в худшем случае обсуждают кризис санитарии вместо того, чтобывыглянуть в окно и увидеть его.

Мама заметила мое волнение — это она умеет — и взяла меня заруку.

— Как там Минерва, бедняжка?

Я пожала плечами, радуясь, что она напросилась подвезтименя. Мамины приставания — вполне умеренные — отвлекали меня на протяжениипочти всего пути. Ждать в подземке, смотреть на крыс на рельсах — все этонапоминало бы мне о том, куда я еду.