этим состязание современных князьков? О многих других превосходных событиях этого времени можно было бы узнать, ежели бы я не забыл их, и если бы случай не был бы повинен в том, что многие писания того времени утеряны[7].

Амфитеатр Тита, где я видел обе эти охоты, был эллиптической формы, облицованный мрамором и уставленный статуями; как снаружи, так и внутри он покоился на композиции из четырех колонн. Внутрь входили через шестьдесят четыре входа, восемьдесят тысяч зрителей восседали на восьмидесяти концентрических рядах из мрамора, обложенные (мягкими) подушками. Здание было открыто (сверху) при хорошей погоде и покрывалось крышей в форме шатра из льна или кожи (при плохой), дабы защитить зрителя от солнца или дождя. К тому же игра (водяных) фонтанов обеспечивала окружающим свежий и чистый воздух.

Многое можно было бы рассказать о Диоклетиане, который в Никомедии содержал блестящий двор. Его деспотическое поведение бросалось мне тогда в глаза и было заметным впоследствии, когда я видел его трагические достижения, характеризующиеся тем, что те же римляне становились все более худшими и неспособными противостоять варварам. Я принял поэтому его отказ с большой радостью. И я видел его (от всех) уединенным, садящим латук у Салоны. Он жил там в просторнейшем дворце из рубленых камней, защищенном шестнадцатью башнями. Был виден портик длиной в 517 футов. Будучи здесь, император мог прогуливаться в свое удовольствие. Латук, выращивание которого имело в его глазах, как представляется, большую ценность, чем все хлопоты его правительства, в наличии больше не имеется, однако развалины его дворца еще налицо.

Родившийся сам на Востоке, я хотел бы, чтобы мне представилась возможность оправдать решение Константина перенести резиденцию его наследников на берег Босфора. Однако я видел вытекающие, в связи с этим, неудобства. Но я не отмечаю это и посему ограничиваюсь рассказом о блеске Константинополя и о чудесах, кои наблюдались непосредственно в его покоях. Посреди Форума находился пьедестал из белого мрамора, имевший порфировую колонну, высотой в 100 футов и 33 фута в окружности. Вверху возвышалась колоссальная бронзовая фигура, которую считали, принимая на веру, что она изображает Константина, в то время как она была создана Фидием, чтобы запечатлеть образ Аполлона. Город имел великолепный ипподром, где можно было увидеть золотой треножник, который греки в эфесском храме учредили в память о поражении Ксеркса. Несмотря на это, и в силу множества других причин, Константин был еще далек от того, чтобы без промедления вернуться в Рим, памятники которого были неисчислимы. Констанций, сын Константина, увеличил их количество таким образом, что гранитный обелиск, высотою 115 футов, который стоял в Египте перед храмом Солнца в Гелиополисе, он перенес туда; его еще и сегодня можно увидеть в Риме[8].

Париж, этот великий город, был тогда маленькой, грязной Лютецией, выстроенный на одном из островов Сены. Я, проживая здесь за пределами города, в термах, видел тогдашнего цезаря, а позднее императора Юлиана, который имел длинные ногти и могучую бороду. Он был педантом, как тот, кто вопил о мудрости парижан, которые тогда делали кислые физиономии и не хотели иметь у себя ни цирка, ни театра. Наблюдая пасмурный облик этих людей, я не мог бы поверить, что однажды Лютеция станет такой могущественной столицей королевства, что там можно будет найти большое количество прекрасных дам, а со мною произойдет мелодраматическая (история). Однако я так же мало верил в то, что термы королевского дворца, где Юлиан иногда с помощью галлийских девушек лощил свой (плешивый) лоб, станут пятнадцать столетий спустя местом пребывания одного бондаря.

Благодаря ревностному изучению божественного Гомера, Юлиан в своих речах и писаниях органически воспринял напористость Менелая, полноту (чувств) Нестора, патетическое и победное красноречие Улисса, посему он считал свое перо достаточно сильным, чтобы с его помощью отомстить всем врагам. И он направлял «Ненавистника бороды» против жителей Антиохии, кои осмеивали его персону и не имели, по сравнению с ним, философских наклонностей. Постоянно занятые тем, чтобы услаждать (себя), они думали лишь о том, как бы добыть возниц из Лаодикеи, артистов из Тира, исполнителей пантомим из Цезарии, певцов из Гелиополиса, фехтовальщиков из Газы, боксеров из Аскалона и веревочных танцоров из Кастабалы. Юлиан появился в таком городе лишь затем, чтобы увидеть храм Аполлона, который находился в Дафне, совсем близко от Антиохии, в зарослях лавровых деревьев, которые имели десять римских миль в окружности, где появлялись живущие по-соседству юные девушки: в одиночестве – когда они приходили, и в сопровождении, когда уходили[9].

Наследники Константина занимались некоторыми делами, которые их не касались и также мало занимали меня. Тем не менее я должен сказать, что многие из них принимали важные законы. Из их числа я должен отметить Валентиниана, несмотря на жестокость и бесчувственность его характера. Когда мне представился случай передать ему прошение, я был нимало удивлен, обнаружив в его приемной комнате двух камердинеров очень особого вида, а именно двух чудовищных тигров, запертых в железных клетках. Две испанские собачки выглядели бы здесь прекраснее, а две обезьяны были бы совершенно на своем месте.

Валентиниан для каждого из четырнадцати кварталов Рима назначил врача, получающего государственное жалованье. Это в высшей степени превосходно; и несмотря на то, что Вечный Жид никогда не болеет, я должен сказать при случае, что необходимо тщательно различать врачей – консультантов от врачей клинических, ибо те должны быть оплачиваемы государственным учреждением, без учета тех (врачебных) обязанностей, которые оплачиваемы частными людьми. Каждый врач-консультант должен иметь аптеку и бюро, и каждому, вне различий, необходимо дать возможность (к нему) свободного доступа, чтобы он любому человеку по очереди устно ответил и письменно выразил. Я думаю, что эти предложения обладают ценностью для всех.

Так как я проживал при правлении Феодосия, то предпринял длительное путешествие, чтобы увидеть Фермопилы и Храмовую долину. Отсюда я попал в Фессалонию и был свидетелем жестокой пьесы. Незадолго до этого народ умертвил главу города, так как он не решался отпустить на волю циркового возницу, ибо у него была причина – хорошая или плохая – держать его в заключении. Кайзер, потрясенный этим событием, отдал войскам приказ: в определенный день всех тех, кто находится в цирке, предать смерти. Я видел случайно, как семь тысяч персон были лишены жизни. Феодосий, который в результате этой дикости полностью вышел из себя, дал позднее очень торжественные и в высшей степени праздничные доказательства своего раскаяния.

Гонорий, сын Феодосия, возымел славу и мужество запретить гладиаторские бои. В Риме поднялся против принятого закона великий переполох: утверждали, что эти