витавшие в воздухе кабинета, а маленькие глазки за оправой черных роговых очков перепрыгивали с одного человека на другого с неимоверной стремительностью.

– Мы хотим сказать, что просто так не отдадим театр, и если понадобится, кинемся грудью на амбразуру, как только на него кто-нибудь посягнет. – Ее высокий, протяжный голос звучал довольно уверенно, несомненно, именно она была предводительницей местного «дворянства», подтверждало это и то, что все работники театра, стоявшие за ее спиной, чинно закивали. Я тяжело вздохнул.

– Благодарю за самоотверженность, но на амбразуру кидаться нам не придется. – Услышав эту реплику, Альберт оторвался от своих слезливых тирад на тему «все пропало!» и навострил уши, словно маленький, упитанный тушканчик. – Итак, если театр закрывают с формулировкой «не рентабельно и убыточно», то, соответственно, наша задача эту рентабельность поднять, верно? – вздернув бровь, я бросил риторический вопрос в толпу, ответной реакции не последовало. – Какая среднестатистическая наполняемость зала на спектаклях? – Со всех сторон послышались нервные смешки, Маргарита Карловна потупила взгляд. Послышался голос с «галерки»:

– Наш личный рекорд за прошлый сезон – двадцать человек, и то это была выездная экскурсия из областного центра, – грустно произнесла высокая огненно-рыжая девица с большими глазами цвета изумруда. Мысленно пролистав в голове портфолио сотрудников, я безошибочно определил ту самую Анечку, за которой советовал наблюдать Жлобов.

– Значит так, театр не закроют ни при каких обстоятельствах только в нескольких случаях: во-первых, если он является памятником государственного и культурного наследия. – Альберт с Валерой в унисон покачали головами, заранее отметая этот вариант. – И если он является лауреатом престижных театральных премий и наград. Этот вариант наиболее успешен с той точки зрения, что при грамотной рекламе и пиаре можно привлечь сюда зрителя. – Настроение всех находящихся в кабинете стало еще хуже. Кто-то закатывал глаза, другие натужно вздыхали. Стало понятно, почему театр решили прикрыть – ни зрителей, ни наград, ни надежд, ни стремлений, ни чаяний.

Я сделал первые выводы, касающиеся того, что Зильберштейн, не смотря на свои огромные деньги, привел храм Мельпомены к убыткам и долгам и благополучно смотал удочки по направлению к Всевышнему. И тут в мою шальную голову пришла новая, как мне тогда показалось, гениальная мысль (на деле же меня эта идея чуть не погубила, как и множество других людей, но обо всем по порядку).

Все дело в том, что буквально за пару дней до произошедшего конфликта с Краузе я во время завтрака смотрел за подготовкой грандиозного события театральной жизни России и мира, конкурса «Бриллиантовая кулиса», в котором участвуют лучшие театры страны, а также ближнего и дальнего зарубежья. Для любого храма Мельпомены иметь призы этого конкурса – великая честь, в данном случае вопрос вставал ребром, что и сподвигло меня сказать следующее:

– Все или ничего господа! – решительно произнес я, прорезав нависшую в кабинете тишину и пройдя несколько шагов в сторону окна. – Мы с вами завтра же подаем заявку на участие в международном театральном конкурсе «Бриллиантовая кулиса», где мы намерены забрать самые престижные награды! – Голос мой звучал как у заправского чиновника, обещающего починить дороги, отдать власть народу и поднять пенсии. Словом, вещал я, как Ленин с броневика, однако все это вызвало лишь бешеную волну смеха, едва не сбившую меня с ног. Смех этот был в той же мере истеричен, сколько отчаян и натянут.

– Вы же это не серьезно? – все еще нервно сотрясаясь от смеха, поинтересовалась Генриетта Робертовна, вставая в один стан с коллегами по цеху. – В смысле, это же бред сивой кобылы. Вы посмотрите на нас! Какая «Бриллиантовая кулиса»?

– Самая настоящая! – воодушевленно продолжал я, ретиво размахивая руками и яростно жестикулируя. – Вы только представьте! Выступление на лучших сценах страны, новые веяния в актерской и режиссерской среде, обмен опытом, именитые члены жюри, а главное – сладкий вкус победы! Глоток свежего воздуха! Неимоверный успех и аншлаги с бурными овациями на каждом спектакле! Ну же! Нам просто стоит один раз рискнуть!

В какой-то момент я был в шоке сам от себя. Во-первых, потому, что сам поверил в то, что говорю, а во-вторых, от непонимания того, что я делаю и зачем. Эти смешанные чувства, которые в симбиозе друг с другом порождают в груди непонятный комок энергии, достаточной, чтобы зарядить солнечную батарею, зажгли во мне какой-то огонек азарта. Послышался кашель. Не сдвигаясь с места, опершись о дверной косяк, голос подал молодой крупный мужчина в поношенных джинсах, майке-алкоголичке и старой монтажной куртке:

– Один вопрос. Вам-то это на кой сдалось, уважаемый? Ехали бы обратно в свой Петербург. С чего бы вам с нами время тратить? – Скептически настроенное лицо монтировщика Петровича навело тень сомнения на мои слова и у других работников угорской культуры.

– Я ехал сюда несколько тысяч километров не для того, чтобы услышать новость об убытках театра и его закрытии. Мне нужны артисты для спектакля, и я найду их, чего бы мне это ни стоило, а для реализации этой затеи сначала нужно сохранить место, откуда этих самых актеров брать. Я слишком сильно ценю свое время, чтобы тратить его на катания туда-сюда. Понятно объясняю? – натянув на лицо самую доброжелательную улыбку, процедил я (со стороны это выглядело как проявление пассивной агрессии, ибо улыбочка была жуткой).

Петрович поднял руки перед собой в знак капитуляции, я перевел взгляд на Альберта.

– Ну что, господин Нервяков, финальное решение за вами. Как видите, вы не одни, с вами преданные люди. – И вновь я натянуто улыбаюсь и всматриваюсь в лица каждого в надежде на хоть какую-то зацепку, однако все слишком увлечены моментом в ожидании решения директора. Альберт Феликсович одернул лацканы пиджака, поправил платок под воротом рубашки, с самым серьезным лицом прошел к своему столу и, решительно запрыгнув на него (неожиданно для человека его возраста и формации), произнес:

– Друзья мои, наши творческие искания привели нас к крайней мере, на которую мы бы никогда не решились ни при покойном Льве Давыдовиче, ни после него. – Генриетта скупо перекрестилась при упоминании имени бывшего директора, остальные потупили взгляд в дань уважения. – Однако теперь мы должны бороться за наше счастье, за наш дом, за почет и уважение, которого каждый из нас заслуживает! Мы ПОЙДЕМ на «Бриллиантовую кулису» и возьмем этот приз, спасем наш театр и вновь вернем ему былое величие, за нашей спиной теперь помощь из самого Санкт-Петербурга, дамы и господа, Союз театральных деятелей России заинтересован в нас, а значит, мы не одиноки в этой битве! – Послышались радостные возгласы и аплодисменты, Альберт кинулся в толпу обнимать коллег, Генриетта Робертовна отошла к окну и, рассевшись в кресле, откупорила крышку фляжечки, взяв ее в руку, она поймала мой взгляд и невербально чокнувшись со мной, приняла на грудь победную соточку, снисходительно улыбаясь, мол, «неплохо мальчик, продолжай». – А также разрешите представить, нашего нового главного режиссера Андрея Глебовича Штольца! – От неожиданности у меня в горле встал комок, и едва я попытался что-то сказать, как по кабинету пронеслось трехкратное «ура!», и поэтому же поводу был объявлен банкет.

Воспоминание третье.

Началось!

По правде говоря, в своей профессии я больше всего не любил эту глупую череду банкетов и пышных празднеств. Сдача спектакля, ген. прогон, премьера, победы на фестивалях и т. д. – все отмечалось громко и с размахом, за богатым столом, великолепными закусками и морем горячительного. Я вовсе не рассчитывал на такой прием в Угорске и однозначно не планировал занимать тут какую-то должность. Однако «после драки кулаками не машут», я благодарно принял назначение и стоически выдержал посиделки. Банкет накрыли прямо на сцене, стол ломился от всевозможных угощений. Естественно, тут были все – от монтировщиков до директора, – и это было мне на руку. В тот самый момент, когда уже чуть хмельной Валера подливал всем очередную порцию беленькой, меня не отпускала одна мысль.

«Очень интересный момент получается. Маргарита Карловна Фишман была любовницей Зильберштейна и, получив от него состояние в пятнадцать миллионов