Однажды на знаменитом антиквариатом петербургском Александровском рынке H. E. Врангеля встретил художник М. В. Добужинский и в воспоминаниях оставил замечание: «Длинный, с моноклем — Врангель-отец, вечно копающийся в старом хламе в поисках жемчужин».

Николай Егорович покупал картины, миниатюры, старинную мебель, фарфор — благо, средства позволяли. После революции он с грустью описал конец своей коллекции:

«Особенно бойко шла торговля старинными вещами. И хотя заграничные антиквары скоро перестали приезжать, спрос являлся громадный. И чем дальше, тем больше цены росли, но странное дело, только на неважные средние, даже худые вещи. На действительно хорошие — покупателей совсем не было.

Я тоже распродавал свои картины и предметы искусства, собранные мною с такою любовью в течение полстолетия. Наша квартира, с женитьбой старшего и смертью младшего сына ставшая для нас обоих слишком обширной, но которую мы сохраняли, чтобы не расстаться с вещами, нам дорогими, теперь походила на складочное место. В несколько комнат, для ограждения от уплотнения, я перевел секретариат и бухгалтерию Нефтяного общества, и вещи из этих комнат теперь беспорядочно наполняли остальные. В большой гостиной под картинами известных мастеров, хрустальной люстрой XVIII столетия, рядом с мебелью эпохи Возрождения сложены были кули с картофелем, который мы с трудом раздобыли. Комнаты, за исключением спальни жены и моей рядом, не топились. И дрова были на исходе, и людей не хватало. Дворников уже не было, часть наших людей уже нас оставила. Весь дом был заледенелый, так как никто из соседних жильцов не топил.

И вещи уплывали одна за другою, и с каждой вещью уплывала часть целого прошлого… И теперь эти друзья уносились враждебными дикарями, которые даже их прелести постичь не могли».

Кстати сказать, среди картин был и прекрасный портрет Петра Николаевича, очень точно запечатлевший его черты.

Николай Николаевич Врангель стал профессиональным искусствоведом, редактировал журнал «Аполлон» и опубликовал многочисленные материалы о неизвестных широкой публике мастерах, произведениях искусства. Среди основных его трудов можно назвать «Искусство и государь Николай Павлович», сборник «Венок мертвым», включающий статьи «Романтизм в живописи Александровской эпохи и война 1812 года», «Иностранные художники в России», «Русские женщины в искусстве», «Любовная лирика XVIII века». Творения художника О. Кипренского, скульптора И. Мартоса, архитектора К. Росси, в начале XX века неизвестные, полузабытые или непризнанные, стали хрестоматийными во многом благодаря исследовательской работе Николая Николаевича.

А Петра Николаевича искусство не привлекало. Его ждала совсем другая стезя.

В 1901 году Петр Врангель завершил обучение в Горном институте императрицы Екатерины II в Петербурге. Учеба давалась ему легко, особенно увлекала минералогия. Врангель окончил институт с золотой медалью, но не воспользовался статусом горного инженера, который давал освобождение от военной службы. Для прохождения обязательной воинской службы Петр Николаевич 1 сентября 1901 года поступил вольноопределяющимся первого разряда в лейб-гвардии Конный полк, где традиционно служили представители рода Врангелей.

Десятого марта 1902 года по окончании полковой учебной команды Врангель был произведен в унтер-офицеры, а 2 июля — в эстандарт-юнкера[5].

В 1902 году Врангель выдержал испытание на чин корнета гвардии при Николаевской академии Генерального штаба по первому разряду и успешно прошел дополнительный курс. Приказом от 12 октября он был произведен в корнеты с зачислением в запас. В тот момент продолжать военную службу барон не собирался.

Сослуживец Врангеля по полку генерал-лейтенант А. А. Игнатьев, впоследствии перешедший на службу к большевикам, в мемуарах «50 лет в строю» вспоминал:

«Русская контрреволюция, испробовав вождей из флота и армии, остановила свой выбор в конце концов на типичном представителе… конной гвардии — бароне Врангеле.

„Черный барон“ имел и смолоду ту же внешность, которая знакома теперь каждому по плакатам и карикатурам. Я встречал его в юности на великосветских балах, где он выделялся не только своим ростом, но и тужуркой студента Горного института.

Потом я встретил его уже лихим эстандарт-юнкером конной гвардии, когда он в компании с моим младшим братом — гусаром, держал офицерский экзамен и просил меня, окончившего в то время Академию Генерального штаба, помочь на полевых поездках. Врангель за несколько месяцев военной службы преобразился в высокомерного гвардейца. Мне же в то время гвардейская служба уже так осточертела, что я посоветовал этому молодому инженеру бросить полк и ехать на работу в знакомую мне с детства Восточную Сибирь. Как это ни странно, но доводы мои подействовали, и Врангель отправился делать карьеру в Иркутск».

Заметим, что про Игнатьева с иронией говорили: «Пятьдесят лет в строю и ни одного дня в бою». Врангель в этом отношении был полной противоположностью «красному графу» (так, наряду с советским писателем А. Н. Толстым, называли А. А. Игнатьева), почти всегда служившему по военно-дипломатическому ведомству. В Иркутск же Петр Николаевич отправился, скорее всего, не по совету Игнатьева, а потому, что у его отца в Восточной Сибири были крупные деловые интересы. Ведь именно там находились основные предприятия Российского золотопромышленного общества. После ухода из армии Врангель служил в Иркутске чиновником для особых поручений при генерал-губернаторе Восточной Сибири, однако в службе по Министерству внутренних дел быстро разочаровался.

Врангель покинул армию — перспектива тянуть лямку младшего офицера в условиях мирного времени его не привлекала.

H. E. Врангель вспоминал: «Мой старший сын Петр, окончив за два года до войны (Русско-японской. — Б. С.) Горный институт, отбыв в конной гвардии воинскую повинность, был произведен в корнеты, но на службе не остался, а вышел в запас. И он, и я думали, что в течение долгих лет никакая война немыслима. В первый же день после ее объявления он вновь поступил на службу и стал хлопотать о переводе в действующую армию. Офицерам гвардии отправиться на Восток не разрешали, было даже почему-то объявлено, что в случае перевода они после окончания войны в свои части обратно приняты не будут. Тем не менее после усиленных хлопот некоторым, и ему в том числе, удалось добиться перевода, и он был зачислен в передовой отряд генерала Ренненкампфа и уехал в Маньчжурию».

С началом Русско-японской войны Врангель 6 февраля 1904 года по собственному желанию был определен хорунжим во 2-й Верхнеудинский полк Забайкальского казачьего войска, но уже 27 февраля его перевели на службу во 2-й Аргунский казачий полк. С этим полком барон участвовал в боях в составе отряда генерала Павла Карловича Ренненкампфа в период с 12 марта 1904 года по 29 мая 1905-го. Отряд первоначально дислоцировался в Ляояне в Маньчжурии. Его сослуживец генерал П. Н. Шатилов (тогда он был хорунжим лейб-гвардии Казачьего Его Величества полка) вспоминал об этом периоде жизни Врангеля: «Он инстинктивно почувствовал, что борьба — его стихия, а боевая работа — его призвание». Именно тогда они и познакомились и подружились на всю жизнь. Кстати сказать, снабжение русской армии в Русско-японскую войну было поставлено из рук вон плохо, и врангелевским казакам приходилось заниматься «самоснабжением», то есть попросту грабить местных китайцев, на что офицеры вынуждены были закрывать глаза.