допрос. Как осточертели допросы. Сотни кругов одних и тех же вопросов, сотни строчек печатного текста, который надо было перечитывать и подписывать. На адвоката денег уже не было, а адвокаты, зараза, народ такой, что без денег они видимо и маму родную вытаскивать не будут, а уж подбитого комерса тем более. Покатил обратно. Был страшный соблазн не ехать к следователю, но тогда ни о какой подписке речи быть не могло. И если так, сидя под подпиской о невыезде, был шанс найти тех ухарей, которые прокатили меня, и по чьей вине я прокатил инвестора, то вот из изолятора уже не было вообще никаких шансов. Из изолятора даже писать письма жалостливые было уже не кому.

Машину поставил во дворе, какой смысл был гнать в гараж на час, дольше туда-сюда ходить. На часах уже восемь, а в десять, милейший и обходительнейший следователь, который, собака, дотягивался мне едва до плеча и смотрел на меня снизу из-под очков, будет ждать меня, а в одиннадцать уже подаст меня в розыск, независимо даже от того, что я ему позвоню и скажу, что лежу тут с аппендицитом.

Дома все соответствовало ситуации. Супругу уже сдуло, видимо, не один день тряпки паковала. Ни погрома, ни беспорядка. Просто ее не стало в моей жизни и все. Не было ее обуви в галошнице, не было ее плащей и курток в прихожей, не висели ее бесконечные зонты на вешалках, не валялась вечная куча расчесок, шпилек, бутылок и флаконов под зеркалом. Даже журналов дурацких дамских не было и следа. Спальня была пустой. Такой же пустой, как и прихожая. Побродил по комнатам, нахрена нам было аж пять комнат на двоих, наверное, чтобы реже встречаться. Шкафы ополовинились, даже фикуса не осталось. Только идиотские рыбки-барбусы метались по аквариуму. Она никогда их не любила. Рыбки были мои, полосатые хищные твари, которые могли жить, наверное, даже в супе и не требовали никакого ухода, лишь бы кормили. Они чем-то были похожи на меня. Им, как и мне, было наплевать, любят или нет. Эти рыбенции постепенно сожрали всех, гупешки и скалярии были сожраны за пару дней и только веселенькие барбусы шныряли по огромному аквариуму.

Выбрал костюм и рубашку, бросил их на спинку семейного ложа. Стоял в душе целую вечность, по синякам и ссадинам текла горячая вода, все ломило. Всегда любил стоять под горячей водой, ничего так не приводило меня в чувства, как упругие струи горячего душа. Ни кофе, ни чаи, ни всякие примочки, типа зарядок, йог и прочей тряхомути, не могли добудиться меня с утра, только горячий душ приводил сознание обратно из мира грез.

Вымылся, побрился. Не считая свежих царапин на морде и пары синяков, выглядел бодрячком. Вытерся и обмотался полотенцем непонятно за чем, ведь был один, пошел на кухню, сварганил кофе с четвертой попытки, три убежали на плиту по разгильдяйской привычке делать все и сразу. Выпил пару чашек сладкого до тошноты кофе, заел его сыром. Выкурил задумчивую успокоительную сигарету, стряхивая пепел прямо в блюдце. Все. Пора одеваться и ехать на свидание, от этих долбанных свиданий хотелось бежать, но невозможно было отказаться.

Машина стояла и ждала меня, и так хотелось умотать на ней за МКАД, или лучше дальше за горизонт. Туда, где поля, ветер, простор, где нет следователей, "обманутых" надежд инвесторов, очкастых юристов и стриженых мордоворотов. Туда, где жены не бросают, а лучше туда, где жен просто нет. Но, увы, порулил в сторону заправки, потому что бензин был почти в минусе. Знал, что спокойствие, обретенное после душа и утреннего кофе, ненадолго. Знал, что сейчас начнется психоз. Каждый светофор будет бесконечно долгим, а стрелки часов на панели будут двигаться с космической скоростью. И с каждой минутой страх опоздать будет все сильней.

Я боялся этого худощавого недорослика-следователя. Он ненавидел меня, ненавидел за то, что я на башку выше, за то, что я весь такой от Армани, за то, что я, сука, не хотел возвращать спертые деньги, безумные в его понимании, а главное — ему было заплачено за то, что он меня ненавидит. Я все никак не мог понять, как те ухари, которые удрали с моим и чужим баблом, умудрились проплатить следока. А то, что ему проплачено, еще адвокат просчитал и был прав, ни в какую и ни за какие следак не шел на диалог. И было такой страшной ошибкой нанимать дорогого именитого адвоката.

Адвакат считал, что я буду платить вечно, и вел себя не просто вызывающе, а агрессивно, ровнял следока по полной, ловил на ошибках, оговорка, опечатках. Катал его на уголовно-процессуальное доскональное дознание, как малыша на санках по зимним дорожкам. Следователь психовал, бросал листы с протоколами допросов, рвал в остервенении бумагу. И вроде как все получалось, что я не самая виноватая сторона, и что может я и не такой злодей, как себе думает узколобый мент. Но денег не хватило на то, чтобы идти до конца, офис не успевал продаться, заводик попал под арест, и адвокат пожелал мне удачи. А следователь даже не улыбался, а совершенно сыто оскалился, на первом допросе без адвоката мне сразу впаяли подписку о невыезде, и парнишка уже не смотрел на меня как на человека, а лишь как на временное явление в его кабинете. Явление, с которым ему все понятно, явление, для которого он определил законы дальнейшего существования. Я пронесся по знакомым и приятелям, я находил выходы на УВД, но они, как на зло, не срабатывали, одни уходили на пенсию, другие на повышение, третьи на понижение, четвертые еще куда-то. Я метался вокруг следователя, и он видимо это знал. Потому смотрел на меня даже не как на побежденного, а как на отработанный материал.

Здание УВД не располагало уже потому, где оно располагалось. С левой стороны психушка, с правой магистральная развязка, грязная и шумная в любое время года, а напротив свинцово-серый пруд и кладбище. Посреди всего этого "праздника жизни" здание УВД, новое, серо-блестящее. С проходной надо было звонить и докладываться, что я прибыл. Сесть было некуда, стоять посреди проходной не то что неудобно, а просто как пень, один посреди проходной, перед двумя ментами с автоматами. Выйти на улицу нереально, потому что тут же засчитают "прогул", а следователь спускался за мной минут через двадцать с видом человека, которого всякая