дух reductio ad causam или reductio in primam figuram[47] никогда не воздаст должное идее финального развития, необыкновенно важной для психологии, потому что любое изменение состояний понимается всего-навсего как «сублимация» базисной субстанции и, следовательно, как замаскированное выражение прежней линии рассуждений.

[41] Идея развития возможна только в том случае, если понятие неизменной субстанции не гипостазируется через обращение к так называемой «объективной реальности», то есть только тогда, когда каузальность не отождествляется с поведением объектов. Идея развития требует признания возможности изменения субстанций, которые, с энергетической точки зрения, предстают системами энергии, способными к теоретически неограниченной взаимозаменяемости и модуляции в соответствии с принципом эквивалентности, а также признания очевидной предпосылки о разности потенциалов. Здесь снова, как и при рассмотрении отношений между каузальностью и финальностью, мы сталкиваемся с неразрешимой антиномией, возникающей из необоснованного проецирования энергетической гипотезы; ведь неизменная субстанция не может одновременно являться энергетической системой[48]. Согласно механистической точке зрения, энергия прикреплена к субстанции, потому-то Вундт и рассуждал об «энергии психического», которая возрастает с течением времени и, следовательно, не допускает применения энергетических принципов. С другой стороны, при энергетическом воззрении субстанция выступает лишь как выражение или знак энергетической системы. Эта антиномия выглядит неразрешимой только до тех пор, пока мы забываем, что точки зрения соответствуют фундаментальным психологическим установкам, которые явно совпадают до некоторой степени с состояниями и поведением объектов (данное совпадение, собственно, и допускает применимость точек зрения на практике). Посему вполне объяснимо, что каузалистам и финалистам приходится вести отчаянную борьбу за объективную действительность своих принципов, ибо каждый из этих принципов, ими отстаиваемых, является также выражением личного отношения к жизни и к миру, а никто без оговорок не захочет согласиться с тем, что его психологическая установка, возможно, обладает лишь условной ценностью. Такое неприятное признание воспринимается как нечто вроде самоубийственной попытки подпилить сук, на котором сидишь. Но неизбежно возникающие антиномии, к которым приводит проецирование логически обоснованных принципов, побуждают нас к фундаментальному изучению собственных психологических установок, поскольку исключительно таким способом возможно избежать произвола в отношении иного, логически обоснованного принципа. Антиномия должна разрешаться в некоем антиномическом постулате, каким бы неудовлетворительным это предложение ни казалось нашему конкретистскому мышлению и сколь бы мучительно ни было для духа естествознания признавать, что сущность так называемой реальности исполнена загадочной иррациональности. Впрочем, такое признание с необходимостью следует из принятия антиномического постулата[49].

[42] Теория развития не может обойтись без финалистской точки зрения. Даже Дарвин, как отмечал Вундт, использовал финалистские понятия, например адаптацию. Осязаемые, как наяву, дифференциацию и развитие попросту невозможно исчерпывающе объяснить посредством каузальности; они требуют также финалистской точки зрения, которую человек вырабатывает в ходе своей психической эволюции, наряду с каузальной.

[43] Согласно понятию финальности, причины понимаются как средство достижения цели. Простейшим примером здесь будет процесс регрессии. Рассматриваемая каузально регрессия определяется, скажем, как «фиксация на матери». Но при финалистском подходе либидо регрессирует к материнскому имаго[50], чтобы обрести в последнем памятные ассоциации, посредством которых может осуществляться дальнейшее развитие, например, из сексуальной системы к интеллектуальной или духовной системе.

[44] Первое объяснение исчерпывает себя через обозначение чрезвычайной важности причины и совершенно игнорирует финальную значимость регрессивного процесса. Под таким углом зрения все здание цивилизации становится простой заменой невозможности инцеста. Второе же объяснение позволяет нам предвидеть последствия регрессии и в то же самое время помогает понять значимость образов памяти, заново актуализированных регрессивным либидо. Каузалисту последняя интерпретация, естественно, кажется предельно гипотетической, тогда как для финалиста «фиксация на матери» выглядит не более чем произвольным допущением. Такое допущение, возражает он, полностью упускает из вида цель, которая единственно может нести ответственность за повторную активацию материнского имаго. Адлер[51], к примеру, приводит многочисленные возражения подобного рода против теории Фрейда. В своих «Метаморфозах и символах либидо» я попытался воздать должное обоим взглядам и столкнулся в результате с обвинениями с обеих сторон: меня упрекали в обскурантистской и двусмысленной позиции. Я словно очутился в положении нейтральной стороны в военное время, ведь известно, что даже самые честные намерения нейтралов нередко отрицаются.

[45] То, что для каузального взгляда является фактом, для финалистского служит символом, и наоборот. Все, что будет реальным и существенным для одной точки зрения, нереально и несущественно для другой. Поэтому мы вынуждены прибегать к антиномическому постулату и, кроме того, должны рассматривать мир как психический феномен. Конечно, науке необходимо знать, каковы объекты «сами по себе», но даже наука не может отвергать психологическую сторону познания, а сама психология должна особенно чутко воспринимать эти условия. Поскольку психика также тяготеет к финалистской точке зрения, психологически недопустимо принимать сугубо каузальное отношение применительно к психическим феноменам, не говоря уже о хорошо всем знакомой монотонности односторонних интерпретаций.

[46] Символическая интерпретация причин посредством энергетической точки зрения необходима для дифференциации психического, поскольку без символической интерпретации фактов причины остаются неизменной субстанцией, которая продолжает действовать постоянно, как видно на примере в старой фрейдовской теории травмы. Причина сама по себе не обеспечивает возможность развития. Для психики reductio ad causam есть прямая противоположность развитию; оно привязывает либидо к элементарным фактам. С точки зрения рационализма это все, чего можно пожелать, однако с точки зрения психики мы наблюдаем безжизненную и неутешительную скуку (впрочем, не следует забывать о том, что для многих людей близость либидо к основным фактам жизни является важнейшим условием). Правда, если данное требование исполняется, психика не в состоянии долго оставаться на том же уровне, она должна развиваться дальше, а причины трансформируются в средства достижения цели, в символические выражения дальнейшего развития. Исключительная важность причин, то есть их энергетическая ценность, тем самым исчезает и возникает снова в символе, сила притяжения которого отражает эквивалентное количество либидо. Энергетическая ценность никогда не уничтожается постановкой произвольной и рациональной цели: последняя всегда будет временной заменой.

[47] Психическое развитие невозможно исключительно при помощи интенции и воли; развитие требует притяжения символа, ценностное количество которого превышает ценностное количество причины. Но символ не может возникнуть до тех пор, пока разум не уделит достаточное время осмыслению элементарных фактов; иначе говоря, пока внутренние или внешние потребности жизненного процесса не приведут к трансформации энергии. Если человек жил всецело инстинктивно и автоматически, трансформация могла происходить в соответствии с чисто биологическими законами. У нас до сих пор имеется возможность наблюдать нечто подобное в психической жизни первобытных племен, жизнь которых одновременно совершенно конкретна и предельно символична. В цивилизованном человеке рационализм сознания, в прочих отношениях безусловно полезный, оказывается наиболее труднопреодолимым препятствием для гладкого преобразования энергии. Разум, всегда стремящийся