— Ты бы сбежала в Египет вместо чего угодно, — уточнила Эмили.

— Да. Но чем больше я думала о жизни здесь, о том, что нужно бросить все дела в Лондоне… тем больше я паниковала. Это было ужасно.

— Ужасно, — согласилась Эмили.

Пруденс слабо улыбнулась.

— Не очень-то утешительно.

— Ты сама это сказала. Хотя, возможно, если бы твоя мать не сидела там с постоянными напоминаниями о том, что ты ее последняя надежда, ты смогла бы немного расслабиться и поговорить с ним.

— Что же мне было делать? Попросить ее уйти? Будь все так просто, я бы не раздумывала над предложением Карнэча.

— Нет. Но тебе нужно провести с ним немного времени наедине. Или, по крайней мере, без матери.

— Безнадежно, — сказала Пруденс. Она попыталась вернуть Эмили платок, но та взглянула на влажную ткань и отказалась. — Мы с Карнэчем не подойдем друг другу. Я думала, что со временем буду готова и откажусь от своих глупых фантазий. Возможно, это не так.

Пруденс резко вздохнула, подавив очередной всхлип. Эмили гладила ее по плечу и ждала. Когда подруга заговорила вновь, ее голос дрожал от негодования.

— Это же несправедливо, правда? То, что моя мать готова продать меня Карнэчу вместо того, чтобы позволить мне выбрать свой путь?

Эмили использовала бы слово покрепче, чем просто «несправедливо».

— Не твоя вина в том, что у нее осталась только ты. И наверняка есть кто-то, кто подходит тебе куда лучше Карнэча.

— Я тоже об этом думала, — ответила Пруденс. — Но если и существует мужчина, который мне предназначен, я не могу все ждать и ждать, когда же он это поймет.

— Но ты все равно не обязана становиться домохозяйкой у лорда лишь потому, что тебе нужны средства. Похоже, он ищет себе племенную кобылу, а не компаньонку.

Пруденс слабо захихикала сквозь слезы.

— Он тебя не впечатлил, так ведь?

Карнэч впечатлил ее — и даже слишком.

— Граф больше подходит на роль злодея, а не героя.

— Несмотря на лимонные пироги?

Эмили улыбнулась. К подруге возвращалось ее чувство юмора.

Затем Пруденс вздохнула.

— Герой или злодей, отказаться от его предложения я не могу. Пусть он не попросил моей руки формально, пусть я ненавижу свои обстоятельства, но матушка права. У меня нет лучшего шанса.

— Ты не должна выходить за Карнэча из-за нее, — настаивала Эмили. — Обещаю, мы найдем другой способ.

— Скорее всего, нет. Но спасибо тебе.

В глазах Пруденс Эмили видела поражение, и ей это не нравилось. Да, если подруга не станет сдаваться на волю амбиций Карнэча, это будет прекрасно, но не решит ее проблем.

— Хочешь, я останусь на ночь в твоей комнате?

Пруденс покачала головой.

— Мне нужно подумать. А ты знаешь, что я не могу думать, когда ты вертишься и стаскиваешь с меня одеяло.

— Я не стаскиваю одеял! — возразила Эмили.

Пруденс поцеловала ее в щеку.

— Верь, во что пожелаешь. Ты же у нас придумываешь сказки, не я.

И она отошла в сторону, прежде чем Эмили успела ткнуть ее под ребра. И зашагала прочь, а Эмили вздохнула. Шаги Пруденс стали легче, чем по выходе из гостиной, но дилемма так и не разрешилась.

Эмили осталась одна в коридоре. Она не собиралась возвращаться в гостиную. Матери над чем-то истерически смеялись, звук далеко разносился через открытую дверь — наливка делала свое дело. Возвращаться туда было равносильно возвращению в логово пьяных гиен. Они обглодают ее до костей, если она зайдет туда, чтобы перекусить на ночь.

Для сна было еще слишком рано. И Эмили была готова скорее отрезать себе руку с иглой, чем снова приниматься за вышивку. Она могла бы вернуться к себе, но столик с писчими принадлежностями пока не распакован.

Эмили двинулась по коридору прочь от лестницы, проскользнула мимо двери в гостиную к комнатам за ней. Где-то там была библиотека, и хотя леди Карнэч пока не провела с ними экскурсию по дому, она упомянула, что здешняя библиотека чудесна.

Эмили нашла ее с третьей попытки, вначале обнаружив отлично оборудованный, но неиспользуемый музыкальный салон, а затем другой, чуть поменьше. Свечи не горели, но луна за окнами была почти полной. Света сквозь окна без занавесей хватало, чтобы осветить комнаты. Леди Карнэч обещала, что здесь будет мило, но слово не отображало реальности. Это была волшебная комната, библиотека, о которой она мечтала.

Размер ее поразил. Зал оказался длинным, узким, высотой в два этажа, со множеством дверей в коридор и французских дверей напротив, ведущих на каменную террасу с видом на густые сады. Толстые обюссонские ковры оттенков синего и серого цвета МакКейбов — согревали холодный пол и дополняли удобные кресла, расставленные у окон. Небольшая галерея обрамляла комнату на уровне второго этажа, к ней вели спиральные лестницы по краям.

Эмили прошла вдоль одной стены, проводя рукой по плотно составленным корешкам книг. Ей нравилось ощущать их под пальцами — некоторые книги потрескались от времени и истерлись, другие оказались гладкими, каждая книга была произведением искусства. Света не хватало, чтобы прочитать названия, но в комнате были сотни, а то и тысячи книг. Чтобы прочитать их все, потребуется целая жизнь.

Дойдя до окна, она поняла, что уже влюбилась. Она никогда не испытывала такой страсти к людям — не позволяла себе ее испытывать, с тех пор как поняла, что чувства угрожают ее независимости. Но книги — книги были безопасны. Она могла позволить себе влюбиться в эту комнату.

Эмили зажгла свечу на одном из столов, заслонила пламя ладонью и снова оглянулась. Книги стояли в идеальном порядке, и у нее ушла лишь пара минут, чтобы найти секцию с новейшими романами — между мемуарами и поэзией у дальней стены. Здесь были собраны все последние издания. Либо библиотеку составляли, чтобы произвести впечатление на гостей, либо по крайней мере один обитатель замка был страстным читателем.

Она провела пальцами по названиям. Свет свечи заиграл на тиснении. Здесь были романы Энн Рэдклифф, Хораса Уорпола, великое множество анонимных авторов и авторских псевдонимов. А у самого конца полки стояла тонкая книга в красном переплете: «Непокоренная наследница».

Эмили вынула книгу и повертела в руках. Ради этого стоило проделать весь путь от Лондона до Шотландского нагорья и отыскать здесь библиотеку. Эмили ощутила краткий прилив гордости. А потом, как всегда, раздражение.

Там, где должно было значиться ее имя, была лишь защитная ложь: «Роман А. С. Роузфилд».

Она нахмурилась, глядя на буквы. Если бы свет узнал, что она пишет, ее изгнали бы из общества. Она не хотела лома свою жизнь. Но как же хотелось узнать то чувство, с которым видишь свое имя на обложке книги!