частокол несущих балок и перегородок, призванных удерживать сено, когда оно набивалось до крыши. Холодом повеяло изнутри. Ветер засквозил через щели, скрипнули и зашатались старые ворота. Я всматривался внутрь с неясным чувством чьего-то присутствия… а ветер усиливался и уже взвил с земли остатки сена и соломы. И… позади я вдруг услышал несмелые шаги. Обернулся – и с оцепенением увидел, что сейчас глухая ночь и кто-то с фонарём приближается к ангару… Как? Это был некий транс. К ангару приближалась Маша – в той тёмно-зелёной куртке, в которой я её видел последний раз. Она проскользнула в ворота, и издали раздался голос Федьки: он отчаянно звал её.

Маша выключила фонарь, притаилась. Я тоже притаился, хотя начинал догадываться, что меня и так никто не увидит. Федька сновал по другому краю поля, боясь приблизиться. Наконец он ушёл – наверно, домой, а может тоже спрятался, в темноте не разглядеть… но Маша, убедившись, что никто её ищет, зажгла фонарь и полезла в угол за монетой. «Не ходи туда! Беги домой… домой!» – крикнул я, но она конечно не расслышала. Что-то белое мелькнуло позади неё – она обернулась, и луч фонаря наткнулся на девочку. Маруська, да! Девочка с той фотографии… она была вся белая и… не отбрасывала тени, хотя свет освещал её.

– Ты кто? – спросила Маша, раздумывая, стоит ли ей пугаться.

– Я Маруся. А ты следующий сторож?

– Я… э… нет. То есть?

– А как тебя зовут?

– Маша.

– Имя подходящее. Смотри, у меня тоже есть монетка, такая же! – Маруська протянула ладонь, где поблёскивал заветный кругляшек.

– Но мне нужна та, – отвечала Маша рассеянно.

– Зачем тебе лезть туда, ещё занозу посадишь! Возьми эту, говорю же, она точно такая же. Мне она уже не нужна. Это твоя монета.

Занозы Маша очень не любила, просто ненавидела. Я помню это точно. В ангаре она посадила их немало, ползая по воротам и перекрытиям, как и я… «Беги! Беги!» – отчаянно крикнул я и попытался войти, но ворота оказались намертво заперты. Я оставался беспомощным, сторонним наблюдателем, по вине которого всё это случилось!

– А что нужно взамен? – Между тем спросила Маша.

– Ничего! Просто я подарю её тебе. Мне она не нужна.

И Маша потянулась за монетой… наверно, сердце моё в тот момент замерло. Едва Маша коснулась ладони – Маруська схватила её хваткой крепкой и ледяной. Маша кричала и вырывалась, но крик её становился всё тише… поднялся световой вихрь, опять вокруг заметалось сено, а фонарь упал на пол. Маша белела, а Маруська приобретала цвет – насыщенный, яркий, приобретала жизненную силу… и отпустила Машу лишь когда та стала почти прозрачной. Она как кукла упала на пол, а Маруська, по-прежнему меня не замечая, двинусь к воротам… прошла сквозь них и растворилась. Маша лежала на полу, рядом блестела монета. Я опять бросился к воротам, подумав, что теперь они наверно откроются – но нет, упёрся в стену. Я кричал ей, умолял встать, но она не слышала… потом она медленно поднялась, осмотрелась. Подобрала монету и зачем-то убрала её туда же, за балку. С видом полного недоумения она пошла к воротам, дёрнула их раз, два… начала колотить, трясти их – но упиралась в стену, как и я с этой стороны. Она билась, беззвучно кричала, плакала, и плакал я… а потом – словно крик её всё же достиг моих ушей и вонзился в них кинжалом. И я очнулся – очнулся в лесу, непонятно где.

Шок, транс? Не знаю. Но мне каким-то чудом показали историю Маши. Теперь я знаю, что с ней случилось. Я поплёлся куда глаза глядят, всё ещё плохо соображая. Блуждал по лесу неизвестно сколько, пока не набрёл на деревню. Наверно, нежилую – почти все дома в ней были развалены, улица заросла. К тому моменту я уже взял себя в руки и старался сообразить, где я. Огромный, старый дом показался мне знакомым… неподалёку от него стояла маленькая бытовка. Оттуда вышел кто-то и направился, наверно, к старому дому… я глазам своим не поверил! Федька! Так это… Харитоновка!

– Федька, здорово! Ты ли это? – Облегчённо воскликнул я, подходя и протягивая руку.

– Я, а ты… э…

– Ну, Андрюха!

– Андрей… из Днепрухи?

– Ну да! (Днепруха – так неблагозвучно, к сожалению, называлась моя деревня).

– А ты чего тут? – Он сердечно пожал мне руку.

– Да я это… пошёл погулять по местам детства и заплутал. Надо же, как деревня-то изменилась! Я и не узнал… а ты что же, один здесь? – признаться, я действительно очень рад был видеть его и понять, что я совсем близко от дома.

– Ну да, прав ты: вымерла деревня, разбежались все. А наш дом сгорел… да я вот бытовку поставил и приезжаю иногда. Родина-то моя здесь, тянет!

– Да-а, родина есть родина… вот и я – решил бабулю навестить.

Федька (совсем лысый, с идеально бритым лицом – надо же!) – держал в одной руке шуруповёрт, в другой чемоданчик с инструментами. Мы о чём-то говорили, наконец я заметил, собираясь уже идти домой:

– А ты – всё мастеришь?

– Ну да, вот тётя Фрося попросила замки на дверях подправить, а то мародёры лазают… – ляпнул он как бы невзначай и отвёл взгляд, точно сболтнул что-то лишнее. Теперь я понимаю, что в голосе его прозвучала злорадная усмешка, хорошо замаскированная под оговорку. Имя «тётя Фрося» резануло слух, но и этого я предпочёл не заметить, решив строго придерживаться рационального взгляда. Почему, почему мы так часто игнорируем воззвания интуиции?

– Мародёры? В этой-то глуши?

– Ну да, им же чем глуше, тем и лучше. Если не очень спешишь, пойдём, дверь подержишь. Хочу петли покрепче прикрутить, а одному сложно.

Я согласился с каким-то странным ощущением. Дом тот был словно мне знаком, но обшит вагонкой и выкрашен зелёной краской, а вместо обычных рам стояли стеклопакеты. Тётя Фрося… да не, я и предположить не мог! Мало ли в деревнях называли Фросями людей… та ведь померла давно, ещё тогда… и тут поворачивающаяся голова и дикий взгляд, когда я заглядывал в окно, чтобы посмотреть, правда ли она умерла, всплыли передо мной так ясно, что я застыл – мы уже были в тёмном коридоре.

– Ты чего? – спросил Фёдор простодушно.

– Да я… а что за тётя Фрося?

– Тётка моя родная по маме. Здесь старуха какая-то жила, отец за ней ухаживал. Детей у той не было, и когда она померла, этот дом на нас списала, так вроде… я тоже мелкий