был, не помню. Теперь сюда мамина сестра иногда ездит. Вот, даже окна поменяли – те совсем сыпались!

На душе отлегло, и всё же… мы вошли в прихожую – ту прихожую! – и по телу пробежал холодок. Фёдор подошёл к приоткрытой двери, что вела в правую часть дома. Той двери!

– Вот эта дверь, – сказал он, проверяя шуруповёрт. – Приподними с торца за ручки, а я петли подкручу, чтоб по полу не чиркала.

Решив как можно скорей с этим покончить, я вошёл в комнату, намеренно не смотря по сторонам, взялся за ручки и приподнял дверь.

– Так?

– Да, нормально!

Федька включил шуруповёрт… и следующим моим ощущением было, словно кости моей левой кисти начинают отделять одну от другой с мерзким визжащим звуком! Заорав диким матом, я отпрянул назад и повалился на пол, ничего не видя от боли, и только по резкому хлопку понял, что дверь закрылась.

Боль ползла от кисти по всей руке и дальше по телу, словно ядовитая змея поселилась в жилах и теперь медленно… нет, не отравляла – поедала меня! Я прижал свою несчастную руку к груди и, наверно, тихонько скулил. Когда чёрная пелена перед глазами спала, я разглядел, во что превратилась кисть – жертва шуруповёрта. Нет ведь, падла, чтобы прямо ввернуть, так он ещё под углом! Все сухожилия были перебиты, а боль теперь пульсировала в левом глазу. Кое-как я отполз к стене, размазывая по полу кровь, поднялся на ноги, дёрнул дверь другой рукой… заперта.

– Что ж ты делаешь, гад?! – выкрикнул я, хотя уже понял, что любые призывы бесполезны. За дверью была тишина.

Мало-помалу глаза привыкали к полумраку. Я огляделся. Мебель старая, тронутая плесенью и влагой; обои потемнели, потеряв рисунок, и повсюду пыль, скрывающая любые цвета и рельефы. Потолок усеян странными точками, не похожими на протечки. На обоях тоже странные тёмные пятна… но грубого мусора, какой всегда возникает в заброшенных помещениях – а эта комната выглядела именно такой – нет; везде как будто прибрано. Окно затянуто грубой плотной тканью. Да, эта та комната… в которой я был уже однажды. Письменный стол у окна и рамка с фотографией на нём. Я доплёлся до стола – то самое фото! И подпись: «Маруська, 1905». А у другой стены – кровать, наполовину занавешенная прикреплённым к потолку пологом. Внутри у меня всё похолодело. В изголовье, приподнятое на посеревшей подушке, виднелось какое-то желтоватое окаймление вокруг черной пустоты… я приблизился…

В следующую секунду я едва устоял на ногах – потрясение было таково, что я на мгновение вырубился. Баба Фрося так и лежала предо мной, тринадцать с гаком лет на посмертном ложе! В пожелтевшем чепце, а тёмное пространство, что он окружал, было иссохшим черепом с пустыми глазницами и чёрной, морщинистой кожей… я начал ломиться в дверь, потом в окно. Заодно обнаружил, что ткань была не повешена на карниз, а прибита гвоздями к стене по периметру окна. Потребовалось немало усилий, чтобы оторвать её, но дальше меня ждало разочарование – решётка с толстенными прутьями…

Я обшаривал стены, пол, углы, опасливо косясь на неприятную находку на кровати… и вот теперь окончательно выбился из сил. Левая рука онемела; как будто отмерла. Кружится голова – наверно, была задета вена, потому что крови натекло порядочно. Я хотел сначала замотать кисть чем-нибудь, но что там было заматывать? От малейшего прикосновения темнеет в глазах…

Сев за письменный стол, я достал дневник, что взял с собой, и вот теперь пишу, ловя последние проблески сознания. Забавно, что именно эта книжица оказалась со мной… С фотографии на меня безмолвно таращится Маруська. Я… я ведь взял ещё с собой монету, что украл тогда! Верну теперь её на место…

6

Прошу прощения, мой друг Андрей, что вмешиваюсь в твои записи, но ты их уже вряд ли сможешь окончить! А любая история должна быть завершена. Признаюсь честно – история увлекательная, и из неё правда могло что-то выйти, вот только публиковать её я не собираюсь. А ты и правда неплохой писатель… был!

Вы шутили надо мной, подкалывали, называли деревенщиной и часто смеялись. Относились к вашему дорогому Федьке как к необразованному посмешищу. Но ты правильно заметил выше – я никогда не обижался, потому что не в моих правилах обижаться на дураков! Или по крайней мере тех, кто во многом не разбирается и воспринимает подсказки как вымысел. Предостерегала же тебя твоя бабушка! Специально, наверное, всего не рассказала, попыталась сгладить – чтобы ты удовлетворился и домой валил, и жил бы долго и счастливо… да, очень долго. Но – ты ж полез, на моё счастье! А ждал я тебя много лет. И вчера ещё узнал, что ты приехал.

Видеть ангарного сторожа может лишь тот, по чьей вине он таковым стал. И там, у ангара, ты так перепугался, что бежал в лес, пока не потерял сознание. Я хотел сразу запереть тебя в этой комнате, да уж больно тяжёл ты оказался, и к тому же я боялся, что ты придёшь в сознание. Поэтому подтащил тебя поближе к Харитоновке и бросил. А дальше – всё сработало как по маслу! Ты сам – сам! – пришёл ко мне, сам вошёл в дом…

И я отправил тебя к бабке Фросе с монетой вместе. Она должна была её почуять, должна! Честно – я не знал, как это будет. И терпеливо ждал в другой комнате, наблюдая за тобой в глазок. Но произошедшее превзошло все мои ожидания. Да, мне и самому нервы пощекотало!

Ты достал монету, повертел в руках. Удостоверился ещё раз, что там с двух сторон разные года – 1905 и 2005. И положил её на стол перед фотографией Маруськи. И… девочка на фотографии ожила. Приветливо махнув рукой, она сказала:

– Привет! Давненько же я тебя жду!

Ты отшатнулся, выкрикнув что-то невразумительное. Да я и сам чуть с табуретки не упал! А Маруська продолжила:

– Продали меня за этот рубль, знаешь же наверно, да?! Родная мать продала! Колдуну, за свою долгую жизнь! Да и за мою тоже, правда в ангаре… обманул меня тот колдун, проводить попросил… и в ангаре вилами заколол. И осталась я сторожем там на сто лет. И только через сто лет могла я передать свой пост! Я должна была освободиться, а мама помолодеть и продлить жизнь свою ещё на сто лет. Теперь Машка твоя – новый сторож. А у кого монета была в момент смены сторожа,