огромное удовольствие, так как сейчас был очень зол. Друзей у меня немного, но я ими дорожу.

– Ты слышал меня, сынок? – прошипел Гаттри, и я, откопав в недрах злобы прежнюю мальчишескую улыбку, нацепил ее на физиономию под самым парадоксальным углом.

– Да, сэр, за ваши деньги, мистер Гаттри, все, что пожелаете.

Я чуть не подавился собственными словами, а он разочарованно откинулся на спинку сиденья. Как всякий мускул, он обожал свою работу. В тот момент я понял, что скоро убью его, и почерпнул в этом понимании довольно сил, чтобы удержать улыбку на лице.

Пронзительные глазки Мейтерсона рассматривали нас отстраненно и с энтомологическим интересом, как глаза ученого, исследующего пару подопытных образцов. Поняв, что страсти на время поутихли, он снова замурчал:

– Вот и хорошо, Флетчер. – Он подошел к столу. – Подготовьте снаряжение и ждите нас завтра в восемь утра.

Я проводил их, а потом сел допивать пиво. Может, дело было в похмелье, но в груди у меня закопошилось самое дурное предчувствие насчет всей этой фрахтовки, и я понял, что Чабби с Анджело и впрямь лучше остаться на берегу, поэтому вышел на палубу и сообщил им новости:

– Стыдно сказать, но у этих страхолюдин какой-то большой секрет, и они желают, чтобы вас тут не было.

Потом подцепил баллоны к компрессору на дозаправку, и мы оставили «Танцующую» у причала. Я отправился к Мамке Эдди, Анджело понес чертежи поплавков в папашину мастерскую, а Чабби от нечего делать составил ему компанию.

К четырем дня поплавки были готовы. Я заехал за ними на «фордике», отвез на катер и убрал в канатный ящик под сиденьями кокпита, а следующий час провел за разборкой-сборкой запорных клапанов и проверкой остального подводного снаряжения.

На закате я единолично отвел «Танцующую» к месту стоянки и собрался уже отправиться к берегу на ялике, как меня посетила отличная мысль. Я вернулся в каюту, отодвинул щеколды машинного люка, достал из тайника «ФН», дослал патрон в патронник и, поставив переводчик огня в режим стрельбы очередями и щелкнув предохранителем, повесил бельгийца на место.

Пока не стемнело, я вооружился стареньким неводом и побрел по лагуне к береговому рифу. В лучах заходящего солнца углядел под водой огненно-медное мельтешение, размахнулся от плеча, закинул сеть, и та громадным парашютом опустилась на стайку полосатой кефали. Затянул трос, невод сомкнулся, а когда я подтянул его, в мокрых складках мотни бились и плескались пять серебристых рыбин размером с мое предплечье.

Двух зажарил и съел на веранде хибары – на вкус они лучше, чем форель из горной речки, – после чего взял второй стаканчик виски и досидел до темноты.

Обычно в это время суток здешняя атмосфера окутывает меня одеялом покоя и благолепия, и я начинаю понимать, в чем смысл нашей земной жизни, но тем вечером все было иначе. Я гневался на чужаков, явившихся к нам с отравой собственного изготовления и готовых расплескать ее по всему острову Сент-Мэри. Пятью годами раньше я скрылся от подобной жизни, уверенный, что нашел безопасное пристанище. Но если уж посмотреть правде в глаза, из-за гневной завесы проступало приятное волнение. Нутро подсказывало мне, что впереди еще одно рискованное дело. Пока что я не знал, каковы ставки, но догадывался, что они довольно высоки, и понимал, что снова подсаживаюсь к столу, за которым ведется серьезная игра.

Опять сворачиваю на кривую дорожку – ту, что я выбрал в семнадцать лет, когда сознательно отказался от университетской стипендии, слинял из сиротского дома Стефана Первомученика в Северном Лондоне, соврал насчет возраста и записался на идущий в Антарктику плавучий китобойный завод. Там, у кромки великих льдов, растерял я последние крупицы аппетита к размеренной жизни, а когда истратил все, что нажил на китобое, поступил в батальон особого назначения, где выяснил, что насилие и причинение внезапной смерти – особый вид искусства. После чего я оттачивал свои навыки сперва в Малайе и Вьетнаме, а позже в Конго и Биафре, пока однажды в уединенной лесной деревушке, где полыхали крытые соломой хижины, вздымая в пустое медно-красное небо столбы смолистого черного дыма, а над трупами звонко роились фиолетовые мухи, мне не стало тошнее тошного, и я понял, что с меня хватит.

В Южной Атлантике я влюбился в океан, и хотел теперь осесть где-нибудь у большой воды, обзавестись катером и проводить долгие тихие вечера в праздной безмятежности.

Но чтобы все это купить, для начала нужны деньги. Очень много денег. Столько денег, что добыть их я мог, лишь призвав на помощь свои навыки.

Ну ладно, еще разок, решил я и старательно все просчитал. Мне требовался подручный, и я выбрал в помощники человека, с которым познакомился еще в Конго. Вдвоем мы явились на Белгрейв-сквер, где обчистили нумизматический отдел Британского музея[1] – стащили три тысячи редких золотых монет, легко вместившихся в средних размеров портфель: монеты римских цезарей и византийских императоров, первых американских штатов и английских королей, флорины и «двойные леопарды» Эдуарда III, нобли Генрихов и энджелы Эдуарда IV, кроны с розой Генриха VIII, пятифунтовики Георга III и Виктории… Короче, эти три тысячи монет даже по ценам вынужденной продажи тянули на два миллиона долларов, и это как минимум.

Затем я допустил первую ошибку в карьере профессионального преступника, а именно доверился другому жулику. Настигнув своего ассистента в Бейруте, где он квартировал в одной из арабских гостиниц, я, не стесняясь в выражениях, пожелал узнать, куда делся портфель с добычей, и ответом мне стала извлеченная из-под матраса девятимиллиметровая «беретта». Так уж вышло, что в последующей суете моему экс-подручному свернули шею, и очень кстати: мне не хотелось лишать его жизни, но еще сильнее не хотелось, чтобы он лишил жизни меня. Я повесил на дверную ручку табличку «Не беспокоить», а сам купил билет на следующий рейс из страны. Десятью днями позже история о том, как полиция обнаружила портфель с монетами в камере хранения на Паддингтонском вокзале, появилась на первых страницах всех британских газет.

Я попробовал снова – теперь в Амстердаме, на выставке ограненных бриллиантов, – но плоховато изучил систему электронной сигнализации, а посему наткнулся на маячок – из тех, на которые не следовало натыкаться.

Нанятые организаторами выставки охранники в штатском опрометчиво бросились навстречу полицейским в форме, ворвавшимся в здание через главный вход, и последствием их столкновения стала живописная перестрелка, в то время как совершенно безоружный Гарри Флетчер растворился в ночи под аккомпанемент громогласных возгласов вперемежку с не менее оглушительной стрельбой.

Когда противоборствующие стражи