И Дина, не забрав пакет, ушла к себе, в комнату на троих, где обитали четверо.

Если бы Дина стала женой Артура Давлатяна, она жила бы с ним в его совсем нестуденческой комнате с коврами на полу и на стене, с телевизором КВН и магнитофоном «Комета». Но она сомневалась, что любит Артура. «Нравится» — это одно, а «люблю»… «Люблю» — это совсем другое, была уверена Дина и продолжала жить в тесной комнате с одним-единственным столом на четверых.

— Сдала? — почти хором спросили Вера и Валя, когда Дина появилась на пороге.

Они сидели по обе стороны прямоугольного стола, который служил и рабочим, и обеденным местом, над разложенными книгами и тетрадями. На краю стола лежали в двух стопках Динины ювелирной работы шпаргалки.

Вера и Валя учились в параллельной группе, и экзамен Константину Константиновичу Колотозашвили им предстояло сдавать завтра.

— Кто-то сомневался? — Ответила Дина и принялась переодеваться.

— На что? — поинтересовалась Валя.

— Спроси чего поумней! — сказала Вера и метнула на Дину испытующий взгляд. — Знамо дело, на пять баллов.

— Да? — недоверчиво поинтересовалась Валя.

Дина ничего не ответила, сняла плащ-болонью и переобулась в домашние тапочки с меховой опушкой — слегка поношенные, но вполне аккуратные. Она подошла к столу и, заглянув через плечо Веры в ее тетрадь, потом в книгу, пролистнула несколько страниц и сказала:

— Вот это зубрите. Кокон всех на дополнительных режет.

— Кокон всех на всем режет, — тихо заметила Валя.

Валя приехала из Вологодской области, из деревни, и так и не сумела за четыре года привыкнуть к большому городу. Речь ее была тихой — то ли по причине домостроевского воспитания, то ли потому, что она стеснялась своего выговора и провинциального вида, то ли из-за того и другого, вместе взятого.

Однажды Валя, смущаясь, попросила Дину позаниматься с ней произношением и грамматикой. Тогда Дина написала длинный список Валиных ошибок, с которыми та вполне успешно справилась за учебный год. Вот только характерное оканье, похоже, было неискоренимо.

— Да. На всем, — сказала Дина. — А это у него конек сезона.

Вера метнулась к той стопке шпаргалок, которая была побольше, и стала перебирать ее, ища нужную.

— А тебе что попалось? — спросила она.

Дина спокойно ответила:

— Это и попалось. — И добавила после паузы: — Только он мне автомат поставил.

Обе изумленно воззрились на Дину:

— Кокон?! Автомат?!

Дина села на свою постель и откинулась на подушку.

— Не совсем, правда, автомат, а… полуавтомат. Вера и Валя опять почти в голос воскликнули:

— Полуавтомат?.. Как это?!

— Я билет взяла, подготовилась, подхожу, сажусь, а он мне говорит: «Я в ваших знаниях не сомневаюсь и тратить на вас время не намерен». Даже в черновики не посмотрел.

Вера ругнулась и добавила:

— Во изверг! Нет чтоб сразу…

— Одно слово: Кокон! — добавила Валя.

— А вы знаете другого преподавателя, который так же свою науку любит?.. — возразила Дина.

— Баб он любит, а не науку, — перебила Вера.

— Ну… вообще-то, конечно, не такой уж он и изверг… — вставила Валя. — Я помню, на первой лекции так себя подал, что хоть сразу из института уходи, а потом сам же мне на экзамене помогал…

— А его юмор? — Дине почему-то вдруг захотелось говорить о Константине Константиновиче. — Его шуточки по всему институту гуляют!

— Это да! — поддержала Дину Валя. — И ведь сам не повторяется никогда… не то что этот… по научному коммунизму… как пошутит, так не знаешь, куда деваться…

Вера мечтательно закатила глаза:

— Да… Кокона, конечно, и после института не забудешь! Луч света в темном царстве! — Потом опомнилась и взялась за книгу. — Ладно, харэ трепаться, последний экзамен еще сдать бы с первого захода!

Дина вытянулась на постели, закинув руки за голову.

— Зубрите, девочки, а я отдохну. Чаю захотите, скажете.

Она посмотрела на цветной портрет Муслима Магомаева, песни которого очень любила, особенно пластинку на итальянском языке. Портрет был вырезан ею из какого-то журнала — кажется, из «Советского экрана» — и висел как раз напротив Дины, на торце стенного шкафа, где расположились еще несколько портретов, имеющих каждый свою историю.

Вот Жан Маре на глянцевой фотокарточке, которую Дина вымолила у своей тети и которую той подарила ее подруга. В нижнем углу карточки стоит автограф, сделанный синими чернилами. И хоть тетя Ира пыталась объяснить Дине, что это никакой не автограф Жана Маре, а подпись эту ее подруга сделала сама, Дина не желала в это верить.

Рядом — жуткого качества, переснятый с крошечного снимка и увеличенный до размера журнальной страницы, снимок Анны Маньяни из фильма, который Дина не смотрела. Она увидела однажды в журнале небольшую статью об итальянской актрисе с красивым именем, так соответствующим ее необыкновенной внешности. Статью иллюстрировали несколько черно-белых кадров из фильмов с ее участием. Тот, что висит сейчас на шкафу, — лицо актрисы в контрастном освещении — понравился Дине больше всех, и она попросила лаборанта из школьного кабинета физики переснять и увеличить этот портрет.

Чуть левее — Дина Дурбин. Симпатичная женщина, но не в Динином вкусе. Это была мамина идея: назвать дочь именем известной актрисы с фамилией, так созвучной ее собственной. «Вот станешь великой, — говорила мама, — тогда Дину Дурбин будут вспоминать только потому, что ее имя похоже на твое!» — и смеялась довольно.

А вот портрет Дининого любимого писателя. Дина долго просила маму купить ей этот портрет, выполненный фотографическим способом на тисненой бумаге, похожей на ткань, с петелькой на толстой картонной подложке — такой настоящий, добротный портрет. Он стоил два рубля и десять копеек — это были большие деньги для их бюджета, а такую вещь, как портрет писателя, пусть даже самого любимого, мама Дины не считала жизненно необходимой. Тем не менее однажды, когда Дина окончила девять классов почти отличницей, всего с одной четверкой, мама вспомнила об этой странной просьбе дочери и решила поощрить ее прилежание в учебе. К тому же это было время, когда ее, маму, повысили по службе, и она стала получать на восемнадцать рублей и сорок копеек в месяц больше, чем прежде. Да и вообще, Динина мама вовсе не была жадной, просто она была практичной.

И снова Муслим Магомаев… Он чем-то все же похож на…

Не важно! Сейчас это не важно! Дине захотелось вспомнить, как все было на экзамене по самому трудному предмету. Она мысленно отмотала назад воображаемую кинопленку, запечатлевшую это событие, и стала смотреть…

Вот она идет по проходу к столу преподавателя, перехватывает его взгляд, следящий за ее ногами, и останавливается на полпути. Константин Константинович Колотозашвили, одетый в просторную красную блузу с высоким воротником и широкими рукавами, собранными на манжетах, распахнутую на груди и заправленную в черные облегающие брюки, поднимается со своего стула и встает во весь свой немалый рост. Он простирает руки в сторону Дины и произносит сочным баритоном: