такая травма произошла, что о детях и речи быть не могло. А откуда я на самом деле вылупился –

в цирке никто не выдаст.

– Покажите мне этот удар, – просит Роман.

– Только покажу, и всё. Больше ни о чём не проси, – предупреждает Махонин.

Прапорщик мажет мелом кулаки, становится против боксёрской груши.

– Смотри внимательно.

Увиденное уже не забыть никогда. Раздаётся щелчок, а на чёрном брезенте уже две белые

отметины. Махонин же, как стоял неподвижно возле груши, так и стоит. Потом слегка поводит

руками, расслабляясь, шевелит жёсткими, сухими плечами и отходит в сторону.

– Как видишь, – комментирует он, – было два нехилых удара.

– Вижу, но я не видел, – отвечает потрясённый Роман.

– Это и есть «Щелчок волшебника». Тут он даже двойной, а вообще для того, чтобы потрясти

противника, хватит и одного.

И тут Роман понимает, что он сделает всё, чтобы обязательно освоить этот приём. Целый месяц

изо дня в день он ходит потом за Махониным, напрашиваясь в ученики.

– Зачем тебе это? – спрашивает прапорщик, кажется, уже жалея о своей откровенности.

8

– Потому что это красиво выглядит и красиво называется.

– Ага, – как-то даже злорадно усмехнувшись, говорит Махонин куда-то в сторону, или воде как

докладывая кому-то, – наша рыбка сглотнула наживку…

– Кроме того, – настаивает Роман, – я знаю, что я способен его освоить. И уже только поэтому

должен это сделать.

– О! – удивлённо оглянувшись, восклицает прапорщик. – Речь не мальчика, но мужа.

Убедительно, убедительно. Но ты ещё себя не проявил.

Если и раньше на занятиях по рукопашке более прилежного ученика, чем младший сержант

Мерцалов не было, то теперь нет и вовсе. Он терпит всё, отдаёт занятиям каждую свободную

минуту, если не читает свою сельхозлитературу. Он готов как угодно услужить прапорщику, лишь

бы тот сдался. Самостоятельные занятия ничего не дают – что-то он делает не так. Странная

задача – научиться тому, чего будто и нет. Это до какого же совершенства и простоты нужно

оттачивать что-то, чтобы оно стало невидимым?! Однажды прапорщик застаёт его за тренировкой,

наблюдает и не удерживается, чтобы не указать на одну очевидную ошибку. С того всё и

начинается.

– Ты меня просто достал, – признаётся Махонин.

Их занятий никто не видит, а если и видит, то не много в них понимает. Собственно, прапору и

самому нужен напарник для тренировок.

– Знаешь, Справедливый, – признаётся он как-то, – тоскливо мне здесь. Но ждать уже не долго

– скоро снова по самые ноздри вчухаюсь в настоящую жизнь.

И, говоря это, он кивает в сторону той пыльной страны, границу с которой они охраняют.

– И всё же, – говорит он однажды, – это не тренировки, а так – баловство. Без контактного боя

ты не боец. Вкус боя – это вкус крови, в том числе и собственной.

– Так давайте, – тут же соглашается Роман.

– А не боишься?

– Боюсь. Но если надо, значит надо.

– Прямо сейчас?

– Ну, как говорит мой отец, чего тянуть с хорошим делом?

– Молоде-ец… Это правильно. Лучше всего – когда не раздумывая. Это хороший принцип:

думать в жизни надо всегда, однако в некоторые моменты выгодней не думать.

Они становятся друг против друга. Стояли так уже не раз. Так, да не так. Вот он перед тобой –

человек, способный убить голыми руками. Что ж, тем это и интересно. Махонин ростом лишь чуть-

чуть пониже, с тонкими, быстрыми мышцами.

– Если хочешь доставить мне удовольствие, – спокойно произносит прапорщик и вдруг с

нарастанием кричит, – то нападай по-настоящему! Как в бою! Убей меня! Убей! Приказываю – убей!

Заводя его, Махонин делает обманное движение, слегка бьёт в ухо – такой слабый, но обидный,

оскорбительный шлепок, от которого звенит в голове. И включение происходит. Роман знает – не

понятно откуда, но знает, как войти в особое боевое состояние, когда жизнь становится на грани. В

этом состоянии бешенство чётко дозируется с точностью мысли и мгновенной реакцией. Убью! Он

бросается вперёд, нанося удары быстро и точно, как научен. Но всюду лишь воздух. Прапорщик

здесь, и его нет. А если в опережение? Так, как ещё не делал. Если бить не туда, где он есть, а

туда, где, по предположению, сейчас будет? И удар впервые достигает цели. Хороший удар,

который чувствуется жёстко и приятно, всем кулаком. Ну, держись!

Но на этом всё и кончается. В ответ тут же прилетает что-то невероятно тяжёлое, от чего на

мгновение встряхивает свет. А потом – целая серия ударов, под градом которых кажется, будто

твой черепок – это тонкая спичечная коробушка, которую хлещут щелчками жёстких пальцев.

Бой продолжается не более двух минут. Роман, скрючившись, лежит на полу. От удара в

солнечное сплетение невозможно дышать. Изо рта течёт кровь. Да уж, вкус крови есть – она

солёная. Прапорщик, склонившись, сидит возле него.

– Ну-ка, ну-ка, взгляни на меня, – просит он, – всё целое?

Он ощупывает его челюсть – слава Богу, всё нормально. Потом, сидя в сторонке, ожидает, пока

ученик отойдёт. Роман становится на карачки, через минуту садится, тряся очумелой головой.

– Ну и как? – спрашивает Махонин.

– Кайф, – шепеляво отвечает Справедливый, почти счастливо улыбаясь разбитыми губами и

выталкивая изо рта сгусток крови.

– Молоток, – усмехнувшись, говорит Махонин, тоже сплёвывая сукровицу, – и меня порадовал.

Достал ведь всё же разок. Ну, ничего, полезно иногда приятные воспоминания освежать. Я хотел

просто вымотать тебя, сделать всё так, будто ты машешься с тенью, а потом нос разбить и на этом

закончить. Но когда ты меня зацепил, то я понял, что тебя пора успокаивать, а то и впрямь

утрамбуешь меня. Более того, признаюсь, дружок, ты показался мне всерьёз опасным. У тебя есть

неплохое качество. Хорошо, когда реакция, как голые нервы, но у тебя вообще нечто другое. Ты

реагируешь не после факта, а до него. Я вдруг обнаружил, что ты меня обгоняешь. Запусти я чуть-

чуть ситуацию, и ведущим стал бы ты. И мне показалось лежать перед тобой с расквашенной

9

мордой, а то и, хуже того, убитым, как я тебе приказал – совсем уж не по статусу. А ты бы мог, я

видел – мог. Почему мог? Да потому что твой внутренний зверь – это монстр. Тебя поддерживает

что-то очень мощное. Ты просто демон какой-то! Мой зверь перед ним – комар, хотя так низко

оценивать себя бойцу не позволительно – собственную психологию надо уважать. Я уложил тебя

сейчас лишь мастерством и опытом. То есть, по большому-то счёту, я, можно сказать, проиграл. Ты

думаешь, мне, мастеру, легко сейчас признаться в