заботу о ней, получил шанс восстановить контроль над обстановкой на шхуне. Так разрядилась царившая на «Мод» последнее время атмосфера безысходности и конфликтности. И это положительное событие – безусловная заслуга Ниты.

Когда Ниту взяли на борт, дневник Амундсена наполнился записями о ней. Записи эти быстро приобрели эмоциональный оттенок, они контрастировали с объективными заметками о погоде, ледовой обстановке и других практических вещах, поскольку маленькая девочка выделялась среди мужчин на корабле. Кажется, эти двое быстро привязались друг к другу. В дневнике Амундсена говорится, что он заставил Ниту называть его «бета-папа». Харальд Ульрик Свердруп также записал свои впечатления от этого времени и подчеркнул близкие, почти семейные, отношения, установившиеся между Нитой и Амундсеном. В качестве иллюстрации Свердруп рассказал забавную историю:

«Трогательно было наблюдать ту привязанность, которую она выказывала по отношению к капитану Амундсену. Он имел обыкновение каждое утро совершать трехчетвертичасовую прогулку, и всякий раз маленькое, закутанное в меха существо ковыляло позади него. Но у Ниты дело продвигалось не так быстро, так что когда Амундсен возвращался, он встречал ее недалеко от дома, и они являлись на борт, держа друг друга за руки».[34]

В этой истории показана Нита, которая так нравилась норвежцам: маленькая, живая и обаятельная. Но в предыдущей жизни ее постоянно бросали: сначала Какот оставил ее в семейной яранге и отправился искать работу, а затем и вовсе отдал на «Мод». Когда Амундсен утром впервые – до того, как их прогулки стали ежедневным ритуалом – ушел на лед и не подождал ее на обратном пути, она решила, что ее опять бросили. Поскольку впоследствии он всегда возвращался за Нитой, брал за руку, а она ждала на льду и принимала его руку, можно на эту ситуацию посмотреть глазами Свердрупа – как на историю трогательного воссоединения. Но в представлении Ниты Амундсен, каждый раз, уходя на лед, все равно покидал ее.

Отношения между Нитой и Амундсеном, по сути, символизировали отношения между норвежцами и коренными северными народами в целом: в равной степени в них были и дистанцирование, и близость, и взаимность, и зависимость.

У Ниты было круглое лицо, большие щеки, узкие глаза и совершенно черные волосы. «Она забавный маленький ребенок, жутко некрасивый, ужасно непослушный, но безумно смешной. Мы соревнуемся, чтобы побаловать ее»[35], – здесь искренность Амундсена смешивается со снисходительностью. Много лет назад во время экспедиции по Северо-Западному проходу Амундсен писал об одном инуите, что «длинные черные волосы, спускавшиеся до плеч, темные глаза с открытым честным взглядом делали бы его красавцем, если бы не широкое лицо и не большой рот, которые на наш европейский вкус нарушали эту красоту»[36]. Амундсен и другие норвежцы были склонны оценивать внешний вид аборигенов Севера по некоей шкале: от «несколько привлекательного» до «совершенно уродливого». Их описания коренного населения постоянно представляют собой поразительную смесь признания и снисходительности, сочувствия и антипатии. Норвежцы были впечатлены их знаниями о природе, но в то же время добавляли, насколько тяжко, на их взгляд, чукчи усваивали абстрактные понятия и новейшие научные знания.

Иногда казалось, будто норвежцы сами чувствовали эту двойственность, как, например, в описании посещения жилища инуитов Годфридом Хансеном[37] «Но что я должен сказать об этих невежественных и первобытных народах, которые не только давали нам, незнакомым людям, еду и приют бесплатно, но также кормили мясом, салом или рыбой наших собак»[38].

Снисходительность норвежцев по отношению к местному населению вовсе не означала, что они чувствовали себя здесь хозяевами положения. Природа в Сибири была домом для коренных жителей, у них были предпосылки к ее освоению, чего не хватало норвежцам на «Мод». Идя Северо-Восточным проходом, они были вынуждены покупать продукты и шкуры у коренного населения, получать информацию о состоянии погоды и наличии телеграфных станций. Наладить контакт было важно с практической точки зрения, но не только: норвежцы получали возможность пообщаться с кем-то, помимо своих товарищей из экипажа. Они наблюдали за местными жителями – украдкой или в открытую, – чтобы понять, чем обычаи и навыки аборигенов отличаются от их собственных. Они видели, например, что коренные жители проверяют состояние снега, прежде чем отправиться в путь на упряжках, или остроту лезвия ножа так же, как это делают жители Северной Норвегии. Норвежцам порой казалось, что с аборигенами можно достичь взаимопонимания – хотя бы на таком уровне, что можно посмеяться вместе с ними над чем-то общим. Вдали от дома неожиданно возникает сильное чувство близости к незнакомцу, которое, однако, нередко соседствует с превосходством, снисходительностью, а иногда и с презрением.

* * *

Когда Какот впервые приехал на «Мод» осенью 1920 года в поисках работы, один торговец, знакомый с ним, предупредил Амундсена, что тот ленив и не отличается большими способностями. Но на Амундсена это не произвело никакого впечатления. Похоже, он был доволен Какотом, который рубил дрова, мыл посуду и в конце концов научился готовить. Он обзавелся собственной каютой, работал вместе с норвежцами, ел с ними и охотился. Они пытались научить его арифметике и письму, но безуспешно. Свердруп, видя, как Какот борется с незнакомыми знаками, решил, что чукчи в принципе не способны ни читать, ни считать.

В середине февраля 1921 года Какот попросил разрешения отправиться на материк, чтобы найти новую жену. Амундсен согласился и отправил его с подарками для избранницы. Вероятно, вопрос с «невестой» было заранее решен, потому что уже на следующий день Какот вернулся и сообщил, что его новая чукотская жена вскоре приедет на «Мод». Она пробыла на борту «Мод» около трех недель, но потом покинула судно вместе с Какотом. Амундсен написал об этой женщине только то, что она была работящей, а затем с юмором прокомментировал физическое различие между супругами. Должно быть, она была самой высокой и крупной чукотской женщиной, которую он когда-либо видел, в то время как Какот был маленьким и тщедушным. Его попытка как-то закрепиться в жизни независимо от норвежцев была воспринята ими весьма снисходительно.

Некоторые формулировки в описаниях норвежцев указывают на то, что они жалели Какота. «Заморыш», – писал Амундсен о низкорослом Какоте[39]. По словам Свердрупа, Какот изрядно поскитался перед тем, как попасть на «Мод». Он не ходил с остальными на охоту во льды, не имел никакого имущества. Свердруп подумал, что Амундсен взял Какота на борт из жалости. Верно последнее или нет – не известно, но есть много указаний на то, что Какот – и, следовательно, Нита – до появления на «Мод»